- Да нету у нас армии никакой! Нету же! - воскликнул Глухов.

- Ну, ополчения есть.

- Ополчения по селам вовсе малые! Какая у их сила?

- Какая бы ни была, передашь приказ первому же, какое встретишь, сельскому ополчению. Приказ и не сильно секретный. Я его товарищу Черненко сейчас будут говорить, она напишет.

Тася Черненко торопливо взяла бумажку, ручку обмакнула в чернильницу-стекляшку, точь-в-точь такую же, какая стояла на столе Мещерякова в штабе армии. Приготовилась писать.

- "Товарищи карасуковское ополчение! - начал Мещеряков, обойдя стол кругом и приблизившись к Тасе Черненко. - Когда вы не хотите остаться одни перед лицом белой банды, а хотите в дальнейшем опираться на помощь Объединенной Крестьянской Красной Армии, приказываю вам, - диктовал Мещеряков, заложив руки в карманы галифе и поглядывая в бумажку через Тасино плечо, - составить отряд не менее как пятьсот конных и вооруженных человек и задержать продвижение одной из белых бандитских колонн на какой вам, удобнее будет дороге - Карасуковской либо Убаганской. Нам это все равно. Но задержите и нанесите потери на марше. Окажите нам свою преданность, а также защищайте смелым нападением самих себя, свою собственную жизнь. Когда вы примете настоящий приказ к исполнению, немедленно сделайте сообщение телеграфом на станцию Милославку следующими шифрованными словами: "Карасуковские хозяева согласны продать Милославскому обществу столько-то пудов муки". Пуды эти будут названы по числу собранных в конный отряд человек. После того можете быть уверенными в случае необходимости на помощь нашей армии".

Тася писала быстро, разборчиво. Красиво писала. "Ладная бабенка. Может, и девица еще. Все может быть..."

- "В случае крайней необходимости, хотя бы и на самое короткое время, возьмите телеграф вооруженной силой! - продиктовал дальше Мещеряков. - Когда заложенные наши товарищи не сильно вами обижены, то советую назначить командиром отряда Сухожилова Корнея. Смело и решительно идите в бой. Внезапность - это успех!.." Ну а теперь как это было в письме карасуковском написано? Которое ты в портянке принес, Глухов? Написано было ими: "Да здравствует народная Советская власть и долой тирана Колчака!" - вспомнил Мещеряков. - Так же и в этом приказе напиши! После уже и роспись сделай: "Главнокомандующий Объединенной Крестьянской Красной Армии Мещеряков!"

И Мещеряков снова посмотрел на всех присутствующих. Очень внимательно.

Нравилось ему все, что нынче он сделал. Он и не скрывал, что нравилось, - посмеивался. Куличенко вслед за ним тоже засмеялся, только еще громче. Довгаль улыбался, и Коломиец. Тася Черненко, кончив писать, подняла на Мещерякова большие темные глаза. Удивлялась ему или еще что?

Мещеряков сказал ей:

- Вот так, товарищ Черненко!

Не улыбался Брусенков.

А Глухов - тот жалобно сказал:

- Сильно уж ты меня окрутил, товарищ Мещеряков! По рукам, по ногам. Не думал я. Ну, никак не думал!

- Думал бы! - ответил ему Мещеряков. - Кто тебе не велел? Послушать - я тебя с интересом послушал. Дорогой, когда ехали, и нынче, в штабе. А сделал я - как война велит делать. Ты ровно котят нас тыкаешь-тыкаешь! А сила-то наша. И еще ты забыл: мужики карасуковские не зачем-нибудь - за помощью тебя послали к нам. И с тебя за это спросят. А ты? Увлекся то да се за нами замечать. Забыл свое назначение. А я вот не забыл, нет. С первого же разу и понял, зачем Глухов к нам посланный. И покуда ты у нас в гостях прохлаждался - колчаки поди-ка и еще народ в карасуковской степе успели потрогать. Имей и это в виду.

Глухов обе руки воткнул в бороду, сидел за столом не шелохнувшись, негромко Мещерякову отвечал:

- И все ж таки об тебе не думал я, что ты со мной сделаешь. Про кого бы другого, про тебя - нет! Я когда на тебя в путе только глянул - ту же минуту угадал. Хотя и не сразу ты признался, угадал Мещерякова. Почему? Говорил уже - заметный твой сразу военный талан. А у меня другой - хлебопашество мое дело, торговля тоже. Я и почуял: мы на этом друг дружку хорошо поймем. Не будем искать, чтобы ножку один другому подставить бы. И не побоялся я тебя ничуть, вестового твоего Гришку и того опасался больше, как тебя. Ты еще и Власихина освободил, подсудимого, ни на кого не поглядел. А со мной? Хотя бы поаккуратнее сделал, а то взял и под колчаковский удар волость погрозился подставить! Так это же безбожно! Это же разве аккуратно? На угрозе капитал делать? А? Может, он и главным-то потому называется, штаб ваш, что пуще всех других умеет таким вот манером грозить и угрожать? Хорошо... Я вернусь домой, что я об тебе, Мещеряков, должон буду мужикам сказать? - Глухов приподнялся за столом, ткнул пальцем в Мещерякова: - Ты мне объясни - как объяснишь, так и скажу! Ну!

Мещеряков усмехнулся.

- А чего же тут объяснять? Вовсе не трудно! Все, как было, в точности скажи. Передай мои слова: когда нас не поддержат нынче карасуковские, пущай пеняют на себя. Еще передай: Мещеряков велел сказать - война! Они поймут. И тебе самому это понять тоже надо бы куда больше!

Брусенков, до тех пор долго молчавший, сказал:

- Может, и не нужно объединение с карасуковскими? Богатые они слишком? И от нас далеко?

Брусенкова не поняли - или он еще хотел постращать Глухова, или в действительности так думал. Тот разъяснять не стал.

Мещеряков поднял с пола лоскуток клеенки - голубенький, с синими цветочками, - передал его Глухову.

- Возьми! Рано, видать, обулся-то! Сейчас и распоряжусь - дадут тебе коней, сопровождающего, сопроводят до района военного действия. Там ужо одиночно доберешься. Бывай здоров! - Похлопал Глухова по плечу.

Разувался теперь Глухов совсем не так, как в первый раз это делал... Тогда он сапог с себя сбросил - едва успел его в руках удержать, а то бы улетел сапог в угол куда-то, и портянку разматывал - словно флаг какой.

Теперь сдирал-сдирал обутку с ноги, кряхтел, носком левой ноги в пятку правого сапога упирался, но соскальзывал, не снимался сапог, да и только.

Кое-как осилил Глухов эту работу... Вздохнул.

- У меня в эту пору, в страду-то, в бороде пшеница прорастает, и я правда что глухой делаюсь: уши половой забитые и еще от грохота от молотильного ничего не слышат...

Удивлялись нынче находчивости Мещерякова все, кто был в штабе. Так ли, иначе ли, а удивлялись.

А ведь никто по-настоящему так и не знал, для чего Мещерякову наступление карасуковцев нужно было.

А нужно было вот для чего - для плана контрнаступления. Хотя командующий фронтом Крекотень и сдерживал белых на всех направлениях, но в тыл противника не заходил - неохотно отрывались нынче партизанские части от своих сел и деревень, не о рейдах по тылам - о защите деревень этих думали. Все силы свои, до единого человека, Крекотень хотел вывести на оборонительный рубеж. Задерживал противника на марше, а сам только и думал, как бы от него оторваться, занять оборону. И потому, что не стояло такой задачи - дать решительный бой хотя бы одной колонне белых, - все пять колонн с запада, севера и северо-запада, сближаясь друг с другом, двигались на Соленую Падь. Чем больше сближались, тем проще могли оказать поддержку друг другу.

Теперь же Мещеряков рассчитывал так: внезапный удар карасуковцев с тыла приостановит наступление одной колонны. Остальные задержатся вряд ли - будут еще день-два продвигаться вперед. И вот тут-то и нарушится между ними связь, и Мещеряков, предпринимая контрнаступление, имел бы против себя одновременно не более двух колонн, и то не сразу: в начале операции только одну, вторая подтянулась бы позже.

И еще было соображение у Мещерякова... Весь ход нынешних военных действий, конечно, раскрыл противнику план крестьянской армии. На рытье окопов выходили деревнями - это в тайне не могло остаться. А действия в тылу противника его бы дезорганизовали. Тут и еще можно кое-какие демонстрации провести, окончательно сбить противника с толку, а тогда и бросить все силы в контрнаступление.