Когда же Дерябин кончил весь пересказ, Игнатий хлопнул себя по коленкам, подскочил на табуретке и горячо подтвердил:

- Вот-вот-вот: правильно ты говоришь, товарищ Дерябин. Вовсе правильно!

- Чего правильно-то?

- Ну, как же: тут, покудова тебя не было, я тоже был против разных всяких слов. Вредных и непонятных! Которые и слушать-то невозможно!

- Почему же - невозможно? - удивился Дерябин.

- Уши вянут!

- Против народу направленные, что ли, те слова? Против Лесной Комиссии? Почто их всё ж таки слушать, невозможно?

- И против народу, и даже, разобраться, против Комиссии!

- Как же это? - вовсе строго спросил Дерябин.

- Да просто: вот хотя бы и Калашникова с Устиновым взять, да и Половинкин тоже - один нагородит слов непонятных, вовсе бестолковых, а другой ровно дурачок и повторяет их, и повторяет с сурьезным видом. Ровно по писаному читает их. Для тумана на мозги обыкновенно-го народа.

- Какого народа?

- Да хотя бы вот, товарищ Дерябин, и для меня самого!

- Тебя самого... - вздохнул Дерябин, постучал пальцами по столу, снова надернул фураж-ку на голову, откашлялся: - Я почто, товарищи члены Комиссии, столь подробно останавливал-ся на Леонтии Евсееве, на вс`м, что от его мне в силу необходимости пришлось выслушать? Вот почто: его надо снимать. Освобождать от начальствования в лесной охране. Немедленно.

- Немедленно! - подхватил, почти крикнул Игнашка.

- А когда так, то я и докладываю Комиссии: я ужо снял его. А чтобы не было лишнего начальства, чиновничанья и всякой волокиты, я еще и так сделал, я ту должность начальника охраны вообще вычеркнул из Комиссии. Не всем ясно? А дело, я думаю, будет с нонешнего дня поставлено так: лесная охрана прямо, без начальника, будет подчиняться Комиссии. А в Комис-сии она будет, я думаю, подчиняться мне. Посколько я давно и повседневно ею занимаюсь, то фактически ничего и не меняется. Как было, так и останется. Ну, я вижу, возражениев ни у кого по данному и текущему вопросу нету? Дерябин оглянулся по сторонам. - Ты что-то жела-ешь заметить, товарищ Устинов? Либо мне показалось? - И Дерябин поаккуратнее поправил фуражку на голове. - О чем ты?

- Вот о чем... Я долгое время отсутствовал, и вот не совсем ужо стало ясно мне, кто тут председатель в Комиссии? Ты, Дерябин, либо всё еще товарищ Калашников Петро?

Калашников покраснел, заерзал на стуле. Половинкин гулко вздохнул. Игнашка почему-то засмеялся. Дерябин кивнул:

- Правильный вопрос, Устинов! Ошибка, что мы не ввели тебя в курс. А курс у нас, внутри Комиссии, такой: Калашников, само собою, как был, так и остается председателем. Даже более того - он как бы уже и президент, то есть представляет Комиссию перед обществом на сходе, в переговорах с другими-прочими селениями и лицами и вообще - он главный наш пред-ста-ви-тель. Ну, а я как главное, но уже рабочее лицо. Все бумаги-жалобы, заявления и прочее поступа-ют ко мне, я их подробно прочитываю, решаю, как и что, после докладываю для окончательного утверждения в Комиссии. Ну и, как было мною сказано, под прямым руководством с сего числа у меня находится лесная охрана. Делов у меня более всех, и в то время как другие члены могут даже и не бывать какое-то время в Комиссии, я нахожусь в ей не только ежеденно, но хотя бы и ночи не сплю. Я нахожусь при делах круглосуточно. Так, товарищ Калашников?

- Даже удивительно, когда товарищ Дерябин спит?! - горячо подтвердил тот. - Днем он в лесу, либо с охраной, либо по гражданским делам у кого во дворе, а ночью читает и загодя пишет протоколы, чтобы после мы их рассматривали и утверждали. Без сна живет человек. Ей-богу!

- Так... - еще кивнул Дерябин. - Что касается товарища Игнатова, так он в Комиссии имеет назначение по особым поручениям - сходить, узнать и разузнать. Товарищ Половинкин - он, наоборот, член Комиссии без особых поручений, и, наконец, ты, товарищ Устинов. Об тебе мы тут советовались и решили так: ты у нас будешь как главный спец. По лесному делу, а также, исходя из твоей речи перед порубщиками, ты будешь вести некоторые переговоры.

- Какие? Какие переговоры?

- Вот я вижу, перед тобою папка лежит с бумагами. Ты с ими знакомился?

- Знакомился.

- Протокол номер семнадцатый читал?

- Читал: о новых и разных обязанностях Комиссии.

- Вот именно! А двадцать первый?

- Не встретился будто бы мне...

- Прочитай. А тогда объяснять тебе вовсе ничего не надо будет. - И Дерябин быстро распахнул папку на том месте, где нужно было, а Устинов стал читать:

- "Протокол № 21:

"Слушали: о противодействиях Лесной Комиссии.

Всем дальнейшим успехам ЛЛК в повседневной работе в настоящее время сильно противо-действует поведение и даже агитация некоторых граждан, а именно:

1. Сухих Григ. Дормид., каковой объявляет: "Тащи и руби у кого и сколько к этому имеется способностей. Ничего другого, как это, в жизни нету и быть не может".

2. Янковский Дмитрий Пантелейм. (Он же - Кудеяр.) Всем и каждому объявляет об конце света, из чего следует, что лес беречь и делать хотя какой-то общественный порядок среди граждан вовсе нету никакого смысла.

3. Смирновский Родион Гаврил. Будучи грамотным, уважаемым жителями и в офицерском звании, всячески и полностью пренебрегает Лесной Комиссией, чем и показывает личный пример для очень многих граждан.

4. Саморуков Иван Иван. Десятилетия назывался как лучший человек Лебяжки. До сих пор сохранил свое влияние среди граждан.

Постановили: Окончательно выяснить каждого из поименованных граждан. После чего - либо принять против них меры, либо привлечь для помощи Комиссии.

Исполнение поручить члену Комиссии тов. Устинову Николаю Леонт. по возвращении его с пашни".

Устинову это было даже интересно: он живо представил себе встречи со Смирновским, с Кудеяром и с Иваном Ивановичем Саморуковым. Ему давно было необходимо поговорить с этими людьми. Давно! Он отодвинул папку и сказал Дерябину:

- А вот с Гришкой Сухих я встречался. Уже! В избушке у себя на пашне. И говорить нам, пожалуй, больше не об чем!

- И правильно! - отозвался Дерябин. - Очень правильно! Вот не с этой ли бумагой Гришка к тебе являлся?! - Дерябин торопливо еще полистал папку: - Вот с этой?!

Действительно, это было письмо Гришки Сухих в Комиссию, с обозначением лесного угодья, которое он считал за собою, и угрожал каждому, кто вступит в его границы.

- Ну и как? Как вы решили ответить Григорию?

- А вот как! - ткнул Дерябин в уголок Тришкиной бумаги.

Там рукой Калашникова было написано: "Категорически пресечь. Поручить лично тов. Дерябину".

- Так-так... - кивнул Устинов. И не захотелось ему спрашивать, что это значит: катего-рически пресечь?

- Ну, - сказал Дерябин, - тогда я вот что скажу: все члены Комиссии нонче могут быть свободными. А я еще побуду с бумагами, подготовлю их к нашей встрече, которую и назначаю с утра.

Минута прошла - никто не встал. Другая.

Дерябин с недоумением посмотрел на одного, на другого, а когда глянул на Половинкина, тот, поерзавши на стуле, сказал:

- Штой-то недоговорили мы нонче! Ей-богу! Обругались между собою, и даже различные слова и те обидели тоже. Кособочно друг друга оглядели с головы до ног, а штой-то недогово-рили. Нет и нет! - И Половинкин усмехнулся, просветлел и крикнул через дверь: - Зинаида! Зинаида Пална!

Вошла Зинаида, спросила:

- Ась?

- А скажи-ка нам сказку, Зинаида! - поклонившись и привстав на стуле, попросил Поло-винкин. - Про девку Елену! Про ее! Я давно когда-то слыхивал - ты хорошо ее сказываешь!

- Вот так догадался, Половинкин! - удивилась Зинаида. - Даже смешно. Я вон обещалась Игнатия поганым веником отвозить за сказку-то, за святого Алексея, и не сделала своего обещания, не успела еще, а вам ужо и другую надобно сказочку! Не смешно ли?

- Не смешно! - сказал как-то даже ласково Дерябин. - Рассказывай, Зинаида, уважь Комиссию в полном ее составе! - Дерябин встал из-за стола, снял и повесил на стенной гвоздь шинельку с фуражкой, снова сел и снова сказал: - Уважь, Зинаида! От себя лично и от всех других говорю!