Купить годовичка или двухлетка - это проще, но риск большой: заплатить тоже надо, прокормить - надо, обучить - надо, а завтра же Груня возьмет да и выйдет из работы оконча-тельно! И что тогда получится? Четыре коня на ограде, а работников из них только двое. И как бы еще не один оказался, если вдруг и Соловко в то же самое время впадет в инвалидность.

Так стало худо Устинову от этих мыслей, так рассердился он на себя дурака, что взял кнут и принялся охаживать им Груню. Не себя же все-таки было ему кнутом стегать, а отстегать за такое дело кого-то надо было!

Груня начала рваться, выдирать из прясла кол, тогда Устинов одной рукой взял ее под уздцы, а другой добавил за этот кол.

Груня негромко, коротко ржала, кожа на ней ходила ходуном, белая верхняя губа задралась, обнажая желтые, сильно стертые зубы - ей попало и за эти зубы тоже.

С крыльца Устинова окликнула Домна:

- Никола? Как с тобою там?

Устинов ответил, не поворачиваясь: "Сейчас приду!" И всыпал Груне за этот окрик. Потом бросил кнут на землю и подумал: "Ну а теперь что я буду делать? Чем заниматься?"

В избу идти, рассказывать Домне насчет Груниной левой передней Устинову никак не хотелось, он потоптался-потоптался по ограде и подался в... Комиссию. В избу Панкратовых.

В кухне раскатывала лапшу Зинаида. Увозилась вся: и руки, закатанные выше локтей, в муке, и лицо в муке.

Устинов сказал: "Здравствуй" - и даже не захотел увидеть, как же Зинаида-то на него посмотрела. Вошел в горницу.

Ему показалось хорошо здесь, привычно: вот они, члены Комиссии, сидят вокруг стола, на столе лежат разные бумаги и те огромные счеты, которые принесла Зинаида от Кругловых, не спросив разрешения.

- А-а-а! - протянул Калашников, увидев Устинова. - А-а, и ты прибыл! Это ладно!

- Прибыл вот! - отозвался Устинов. Сел на табуретку. - Новости какие тут у вас? Есть ли?

- Как не быть - есть!

- Много?

Новостей оказалось порядочно: школу лебяжинцы достроили, довели дело до победного конца, за тот лес, который остался от строительства, ребячьи тетради и чернила выменяли в соседних деревнях; откупились от нашествия Жигулихинских и Калмыковских волостей и тоже дали им немного леса, а те пообещали Лебяжинскую лесную дачу пока не трогать, если уж рубить - так в Барсуковском лесничестве.

- Я-то им зачем был? Жигулихинским и Калмыковским? - поинтересовался Устинов. - Зачем оне меня столь дней в Лебяжке дожидали?

- Уж так, должно, ударило им в голову: с тобой говорить.

- Об чем?

- Об справедливости. Они все говорили, ты в справедливости больше других разбираешься.

- Хи-и-итрые, хады! - подскочил на своей табуретке Игнашка Игнатов. Об чем вздума-лось им с тобой толковать - об справедливости! Ну, мы тоже не дураки, взяли да и спрятали тебя! Оне только вчерась и бросили тебя дожидать, поехали домой! А тебе кто же это успел пересказать, што оне уехали уже?

- Никто. Без пересказу явился.

Половинкин сморкнулся в рукав и мрачно так добавил от себя:

- Оне поехали, сказали - обманщик ты, Устинов. Речь свою ночью сказал им, заставил от леса отступиться, а в день уже и скрылся. Ровно суслик. Оне ждали-ждали, после говорят: обман энто! За обман убивать надо оратора-то вашего!

- Ты скажи, сколь нынче охотников убивать меня? - вздохнул Устинов. А другие имеются новости?

Другие тоже были: у братьев Кругловых Лесная Комиссия конфисковала аппараты, а всем прочим самогонщикам сделала строгое предупреждение.

- Ты скажи! - снова пришлось подивиться Устинову. - Правда что Комиссия наша уже входит во власть! И по всем статьям!

- А што? - снова отозвался Игнашка. - Когда власти нету-ка, а лишь так себе, кое-што, а у нас двадцать четыре человека вооруженной охраны - чем же мы не власть?

- Почему двадцать четыре? Десять же было охраны первой очереди?

- А мы уже всех призвали. Первая очередь - она первая и есть, а остальных мы тоже обязали вооружиться!

- Ну, а чтой-то не вижу я среди вас товарища Дерябина?

- Он по делам занятый! - ответил Калашников. - Он занятый, а мы вот здесь в ожидании его находимся. Мы же здесь не на работе нонче, а просто так. По привычке собрались.

Устинов оидел, молчал. В избушку он уехал на пашню, скрылся от людей, а неделя прошла - побежал к людям. Зачем? И с людьми худо, одному хочется быть, и одному нельзя - нужны тебе люди, да и только! Избушка пашенная его ждет. Груня побитая ждет, с ноги на ногу переступает: "Что же хозяин будет со мной делать, как поступать?" Домна удивляется: "Вышел мужик на ограду, и нет мужика - подевался ни с того ни с сего куда-то?" А может, и еще Домна подумает: "Ладно, когда бы одна только Комиссия на мою шею. Но при Комиссии еще и Зинка Панкратова денно и нощно состоит - тут как бы не было чего?"

А Зинаида уже пришла из кухни, уже отряхнулась от мучной пыли и сидела у окна, свет падал на нее, тихо шарился по лицу, искал тревожные морщинки, испуг, неловкую какую-нибудь улыбку, но ничего этого не находил - Зинаида строгая была, даже сердитая, она с Игнашкой о чем-то спорила, а Устинова не замечала. Но это ненадолго. Через минуту она заговорит с ним, и тогда и вытаращит на него глаза и будет слушать, не мигая, не дыша.

Игнашка горячился, доказывая Зинаиде что-то свое, начал божиться и креститься.

- Ты вот божишься, а в бога-то веришь ли, Игнатий? - спросила его Зинаида.

- Вот те раз! Конешно! - заверил Игнашка.

- А бог - в тебя?

- Ну, энто мне уже неизвестно, Зинаида Пална! - развел Игнашка руками. - Я за бога не в ответе. Отколь мне знать?

- Сам-то ты чувствуешь, нет ли божью веру в тебя?

- Пожалуй, што не сильно... Не слишком, я полагаю.

- Почему? Почему ты этак-то полагаешь?

- Мало ему меня видать! Другие меня от его ежеминутно заслоняют.

- Как так?

- Сама подумай: вот я поставлю свечку - она у меня копеешная, а купчина какой-то ставит пудовую! Теперь скажи, чью свечку-то богу оттудова, с самого-то верху, лучше видать - мою или купеческую? Вот как происходит дело!

- Значит, святого нету ничего. А святые-то хотя бы - есть? - И тут, в этот момент, Зинаида и спросила Устинова: - По-твоему, Никола, бывали святые либо нет? Правдашние?

Устинов помолчал. Хотел махнуть рукой, встать и уйти. Но опять рукой не махнул, не встал и не ушел, а, подумав, сказал:

- Всё же таки оне были. В Библии и в других священных книгах про них много сказано. Сказано же с кого-то? Не с пустого же места?

- Я тоже думала: когда среди человечества находятся великие разбойники, - значит, должно быть и обратно, должны быть святые. Когда бы не так, над всеми людям и давно бы уже разбой восторжествовал и давно бы нас всех загубили. А мы - вот оне, живые. И к тому же люди!

- Именно! - поддержал Зинаиду Калашников. - И мало того, мы на века хотим сделать между собою равенство и братство! То есть пойти путем кооперации, который скоро уже сто лет как объявлен в Англии, в городе Рочделе. Знаменитый, сказать, город: самое первое образова-лось там потребительское общество и назначило себе устав, который обязательно пойдет и пойдет вперед, покуда всё человечество не примет его для своего существования!

- Я с Калашниковым вполне согласный! - отозвался Устинов. - Ежели поглядеть, сколь в природе уже много сделано - какое сделано солнышко, какая земля, какие реки на земле, луга и леса и пашни, а также и мы - люди, - то ясно станет: не так уж много осталось делов, чтобы устроить справедливость между людьми, довести начатое до конца!

- У вас с Калашниковым получается навроде религии! - заметила Зинаида.

- Хоть и не навроде, а все-таки...

- А мне Англия нипочем! - заявил Игнашка. - В ей люди выдумают, а мне к чему? Вот и солдаты идут с войны и тоже сильно ругают агличанку - кабы не она, и мы не ввязались бы в нонешнюю войну с германцем! Тьфу! - вот как я на Англию! И на город Рочдел!