- Сапожники! Кино давай!

Но там, наверху, все не слышали, и тогда Владимир Иванович поднялся и затопотал громче и заревел, вскидывая попеременно сжатые в кулаки руки, натурально заревел, как медведь.

И свет в зале погас, а на экране вновь возникло изображение. Печенкин облегченно выдохнул, опустился в фанерное кресло, вытер вспотевший лоб и почувствовал, что отпустило... Но, всмотревшись в экран, вновь поднялся. Там была не Индия - не солнце, пальмы и песни, а грязь, холод и кровь, там была Россия. Урбанский рвал на себе гимнастерку и требовал, чтобы стреляли в грудь. Это был не "Бродяга", это был "Коммунист". Печенкин сразу все понял.

- Коммунист!! - яростно заорал он и побежал из зала.

4

В проекторской как Мамай прошел. Видимо, Наиль искал нужную ему пленку: множество их, размотанных и перекрученных, лежали всюду большими змеиными клубками.

Сам Наиль, пьяный, как зюзя, сидел на стуле, играл на гармошке и пел:

Талы, талы, талы бегелеп тора,

Талы, талы, талы бегелеп тора

Тагын бер куресе килеп

Узек эзелеп тора*.

Владимир Иванович растерянно улыбнулся и крикнул:

- Наиль!

Тот перестал играть и петь и внимательно посмотрел снизу на Печенкина, пока еще его не узнавая.

- Ты ж не пьешь, Наиль! - улыбаясь, удивленно проговорил Печенкин.

Наиль, кажется, наконец его узнал, но не смутился и не испугался, а, выпятив грудь, проговорил важно:

- Кто барин? Татарин барин.

И вновь заиграл и радостно запел ту же песню, которую, видимо, наконец вспомнил:

- Талы, талы, талы бегелеп тора.

Печенкин обвел проекторскую взглядом и увидел на столике в углу пустую хрустальную бутылку из-под армянского коньяка. Стрекотал проектор, крутились бобины, ползла пленка.

За спиной Владимира Ивановича беззвучно материализовался седой.

- Ни хрена себе, - сказал он и присвистнул.

Переступая через клубки пленки, как через сугробы, Владимир Иванович подошел к квадратному окошечку в стене и посмотрел на экран.

- Теряем людей! Хороших людей теряем! - слегка картавя, с горечью в голосе проговорил Ленин.

Печенкин повернул голову и внимательно посмотрел на седого. Тот смущенно засмеялся и махнул рукой.

- А шебутной ваш друг, ой шебутной! Он, когда я его сюда вез, проснулся и все одно и то же: "Бог сегодня не актуален! Бог сегодня не актуален!" Я говорю: "А кто говорит, что актуален?" - Седой снова засмеялся.

- А ты чего же, отпустил его, что ли? - спросил Печенкин, глядя не на седого, а на играющего и поющего Наиля.

- Да никуда я его не отпускал! - возмутился седой. - Я его в комнате охраны закрыл - он заснул сразу. Потом иду, мне навстречу Галина Васильевна: "Где он?" Я говорю: "Там-то и там-то"... - "Мне надо с ним поговорить, дай ключ". Ну, я дал ключ... Она взяла ключ... И все. - Седой развел руками.

Печенкин улыбнулся, подходя к седому, понимающе кивнул, положил ему на загривок свою пятерню, припечатался лбом ко лбу и заговорил:

- Ушел так ушел. Это горе не беда, Нилыч, это горе не беда. Рулек у "мерса" отломали, вот беда так беда. Третий. Третий, Нилыч, рулек...

Седой дернулся, пытаясь освободиться, но Печенкин не дал ему это сделать.

- Да как же, Иваныч, я только проверял, на месте он, - зашептал седой, пунцовея. - На месте он. Торчит. Только сейчас проверял. - Седой снова попытался освободиться, отчего его щеки приобрели уже синюшный оттенок, а глаза болезненно увлажнились. - Не отломали, Иваныч, - прохрипел он, теряя последнюю надежду.

- Не отломали, значит, отломают, - спокойно и жестко Печенкин подвел итог беседы и сильно, больно, гулко стукнул своим лбом лоб седого.

XXVI. Великая тайна семьи Печенкиных

1

Они стояли друг против друга, как враг напротив врага, - муж и жена.

Галина Васильевна скрестила на груди руки, чуть откинувшись назад и выставив вперед ногу, - она смотрела на мужа иронично, с нескрываемым чувством превосходства, смотрела сверху вниз, хотя, вообще-то, Владимир Иванович был выше ее ростом. Но сейчас он был ниже, меньше и на глазах уменьшался в размерах. Пружина сжималась, Печенкин наливался яростью, под самую завязку наливался, теперь у него был выбор: либо в конце концов и очень скоро взорваться и разлететься к черту на тысячу клочков, либо на ту же тысячу клочков разорвать свою законную жену. Явно он выбрал второе. Галина Васильевна видела и понимала это. Она была готова к такому исходу, и готовность быть разорванной на тысячу клочков собственным мужем возвышала ее, делала значительнее.

- Ты... отпустила... Юрку? - неожиданно высоко, пискливо спросил Владимир Иванович.

- Я его не отпускала, - сразу же ответила Галина Васильевна, спокойно и убедительно.

- Я повторяю: ты отпустила Юрку? - На этот раз Печенкин не оплошал, это был его всегдашний голос.

- Я повторяю, я его не отпускала, - ответила Галина Васильевна еще более убедительно.

- Но он бы... сам бы... не ушел, - несколько растерянно проговорил Печенкин. - Он же мертвый был!

- Нет, он быстро ожил, - не согласилась Галина Васильевна.

- Значит, отпустила?!

- Я его не отпускала. Я его выгнала, - опять же спокойно и с легкой улыбкой на устах ответила Галина Васильевна.

Печенкин не поверил своим ушам. Он отступил на шаг и долгим внимательным взглядом посмотрел на жену.

- Как? - выдавил он наконец.

- Как? - повторила Галина Васильевна. - Очень просто. Я сказала: "Исчезни из нашей семьи навсегда". - Она смотрела на мужа просто и открыто.

- Исчезни из нашей семьи навсегда? - повторил удивленный Печенкин.

- Исчезни из нашей семьи навсегда, - подтвердила Галина Васильевна.

Печенкин протянул напряженные растопыренные пальцы к шее жены, но, переборов себя, отступил еще на шаг, рывком спрятал за спиной руки, сцепил их и, чтобы успокоить себя, как заключенный на прогулке, стал ходить по кругу, центром которого была Галина Васильевна.

- Ты понимаешь, Галк, какое дело, - глядя себе под ноги, забормотал Печенкин на ходу. - Понимаешь, Галк... Ты женщина, но ты должна меня понять. Есть у мужиков такое понятие - дружба, мужская дружба. Пусть это тебя не обижает, но друг для мужчины - дороже жены, дороже всех... Да нет, тут нельзя сравнивать, друг - это друг! Так вот... У меня был друг. Желудков Юрка. Желудь. Он за меня в огонь и в воду, и так же я за него. Потом он пропал. Я остался без друга. А потом он появился. Друг...

- Не друг он тебе, а недруг, - со вздохом усталости оборвала Галина Васильевна монолог мужа.

Печенкин остановился и спросил недоверчиво:

- Не друг?

- Недруг.

- Не друг?

- Недруг.

Печенкин засмеялся:

- А, ты хочешь сказать, что я "новый русский", а он бомж? Ты что, забыла, в какой мы стране живем? Завтра я, может, буду бомж, а он "новый русский". Разве не так? - И Владимир Иванович вновь заходил по кругу.

- Не так, - не согласилась Галина Васильевна. - У тебя нет друга, у тебя есть сын.

Тут Печенкин споткнулся, остановился и спросил:

- Кто?

- Сын.

- Какой сын? - Владимиру Ивановичу стало смешно, и он засмеялся.

- Илюша...

- Как-как, говоришь, его зовут? - Печенкин даже приложил ладонь к уху, чтобы лучше слышать.

- Его зовут Илья, Илья Владимирович Печенкин, - громко и отчетливо произнесла Галина Васильевна и прибавила: - И ты должен как можно скорей оформить на него наследство.

Печенкин понимающе кивнул, и вновь заходил кругами, и вновь забормотал:

- По телевизору показывали... Один наш мальчонка во Франции... Папку-мамку из карабина замочил и еще пятерых родственников... Круглый сирота, единственный наследник... Дали два года, скоро выходит... Деньги его... Да хоть бы так - ладно... А этот же мои деньги в деньги партии обратит... Он же коммунист!

Галина Васильевна вздохнула:

- Ну, как ты не понимаешь, Володя, мальчик просто не хочет расставаться с детством! Вспомни, как ты играл в казаки-разбойники и как не хотел уходить, когда мама звала домой? Продлить Илюше детство - это наш родительский долг!