- Прости, сынок...
Коля вышел из дверей военкомата и зажмурился, ослепнув на мгновение от яркого полуденного солнца.
Велосипед стоял там же, где он его оставил. Коля сел на велосипед и поехал.
- Та-ак, - протянул сидящий за рулем красных "Жигулей". - Значит, говоришь, награда нашла героя... Та-ак... - Он снял очки и бросил их на сиденье, после чего вытащил из бокового кармана куртки пистолет системы "ТТ" и положил рядом.
Коля удалялся и сворачивал за угол дома. Неизвестный повернул ключ зажигания, но машина не завелась.
Он повторил это действие еще и еще и, поняв, что машина сейчас не заведется, усмехнулся и протянул в который раз:
- Та-ак...
Он в ярости ходил по гостиничному номеру от стены к стене, и лицо его искажалось гримасами. А причиной тому была баночка, маленькая майонезная баночка, в каких, когда майонеза уже нет, дети и старики сдают мочу. Он не мог пить из нее водку и поэтому был в ярости.
Его не раздражал голый, убогий номер с продавленной кроватью, трехногим табуретом и столом с обгрызанными краями. Он не замечал уже даже таблички на стене туалета с отвратительной надписью: "Бумагу и вату в унитаз не бросать". Он не мог только пить водку из этой баночки и потому пребывал в ярости.
На столе на расстеленной газете стояла бутылка водки, лежали хлеб, консервы и зеленый лук. А в стороне - пустая баночка из-под майонеза.
Был вечер, магазины уже закрылись, купить стакан не представлялось возможным, и, ударом сапога открыв дверь, он вырвался в гостиничный коридор и решительным шагом двинулся к дежурной по этажу. Она сидела за столом с обгрызанными краями и пила чай. Серая, жалкая, в больничном каком-то халате, она испуганно посмотрела на него снизу.
- Так! Дайте мне стакан! - потребовал он.
- У нас нет стаканов, гражданин, - плачущим голосом ответила она.
- Не можете дать - продайте, я куплю, стакан, чашку, черт побери, я куплю, понимаете?
- Ну нету... - простонала дежурная.
- У меня у друга сегодня день рождения, понимаете вы или нет?
- Для вашего друга я могу отдать свою... - Дежурная протянула баночку с недопитым чаем. Ярость его мгновенно пропала.
- Для друга? - Он усмехнулся и повторил: - Для друга...
Задумчиво глядя на лежащий на столе моток шерсти, он взял его и, не видя удивленных и испуганных глаз дежурной, оторвал кусок нити длиной примерно в полметра.
- Спасибо, - бросил он на ходу и не оборачиваясь.
Вернувшись в номер, он стал совершать действия странные, но только на первый взгляд. Сначала он сорвал с бутылки пробку и вылил половину в раковину. Потом выкрутил перочинным ножом винт из большой металлической зажигалки, намочил в бензине шерстяную нитку, обвязал ею бутылку и поджег. Когда огонь догорел, он сунул бутылку под струю холодной воды. Бутылка покнула и разделилась ровно надвое. Он бросил горлышко в мусорную корзину и чистым, аккуратно сложенным носовым платком обтер края получившегося стакана с водкой.
Он открыл консервы, нарезал хлеб, тщательно вымыл лук, разложил все это на газете и вдруг увидел ту майонезную баночку, схватил ее и с силою шарахнул о стену. Она взорвалась, усеяв мелкими осколками пол, стол и кровать. Он выпрямился и взял в руку самодельный стакан. Лицо его сделалось торжественным.
- С днем рождения, Леха, с днем рождения... - заговорил он хрипловатым от волнения голосом. - Хотел я тебе подарок на день рождения сделать, да машина не завелась. А то бы он свою медаль обмыл. Медаль ему дали, представляешь?.. Он скрипнул зубами и выпил половину того, что было в стакане. Пьянея, он поел консервы с луком и хлебом, неподвижно склонившись над столом и тщательно работая челюстями.
Потом поднялся, закурил, стал смотреть из открытого окна на засыпающий городишко. Щелчком отправив окурок за окно, он упал на кровать, но тут же сел, вытащил из бокового кармана куртки пистолет и сунул под подушку, а затем вытащил из того же кармана книгу в мягкой черной обложке с желтым католическим крестом. Это был "Новый завет", дешевое миссионерское издание, какие лежат сейчас чуть не в каждом газетном киоске. Он посмотрел на книгу внимательно, пролистал ее и, не обнаружив картинок, раскрыл наугад и стал читать вслух первые попавшие ему на глаза строки. Читал он неуверенно, запинаясь, с трудом приспосабливаясь к непривычному ритму:
- "Но Иисус, зная помышления их, сказал им: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит". Все правильно, - прокомментировал он устало, опрокинулся на кровать и, положив Евангелие на грудь, а руки заложив за голову, прикрыл глаза и повторил со вздохом: - Все правильно.
На отцовы поминки Ивановы собрались дружно и тихо, без скандалов, в молчании споро дошли до кладбища, которое находилось сразу за деревней, на опушке леса. И день был, как на заказ, теплый и тихий.
- Здравствуй, отец, - сказала тетка Соня, поклонилась жестяному конусу с красной звездой наверху и шмыгнула носом, сдерживая преждевременные слезы.
- Здорово, бать, - бросил Федька и поставил на землю хозяйственную сумку.
Коля шел последним. Тетка Соня оглянулась через плечо и увидела, что он закрыл глаза и бормочет что-то.
Она расстелила на траве полотенце, поставила бутылку водки, которую несла сама, и четыре стакашка, выложила из сумки еду. Федька сорвал зубами пробку, налил водку в стакашек и поставил на могилу, а тетка Соня положила рядом яйцо, блин и конфеты.
В молчании Федька налил водку еще в два стакашка и один протянул матери.
- Давай, мам...
- Погоди, а Кольке? - остановила его тетка Соня.
- А он не будет, - торопливо ответил Федька, ни-сколько не опечаленный этим обстоятельством.
- Ну как это, отца не помянет? Наливай, наливай, - скомандовала мать.
Федька усмехнулся и, налив в третий стакашек, протянул брату. Коля молча взял водку.
Тетка Соня громко и горестно вздохнула:
- Ну, давайте помянем отца... Радость у нас, отец... Говорил ты, Колька вернется, вот он и вернулся. Живой! Еще и с медалей. А ты вот... - Слезы набежали на ее глаза, но она проглотила их, запив водкой.
Федька выпил, когда мать еще говорила, а Коля хотел незаметно поставить свой стакашек на землю, но мать протестующе подняла руку.
- Нет уж, сынок, выпей, помяни отца...
- Я не могу, мама... - тихо сказал Коля.
- Я же говорил, - усмешливо заговорил Федька. - Я этих мусульман знаю, повидал на зоне. Он еще из отдельной посуды будет питаться, вот увидишь. Ему с нами западло... Вот я сейчас сало буду есть, а его стошнит, гляди! - Федька сунул в рот ломоть сала и стал есть, чавкая и кривляясь.
Но Коля на него не смотрел. Он смотрел на мать, и глаза его умоляли не продолжать.
- Погоди, сынок, - продолжила как-то сразу за-хмелевшая тетка Соня. Думаешь, я не понимаю ничего? Думаешь, совсем толкушка бестолковая? Мы когда комбикорм этот чертов с Федькой приперли, я всю ночь потом проплакала. Не из-за тебя, сынок, не из-за обиды. А из-за жизни этой чертовой! Стыдно ведь! Всю жизнь воруем и всю жизнь - стыдно! Стыдно! А не воровали б - не выжили! Отец в лесничестве работал, лес воровал, так и построились. И кровать, на которой вас родила, тоже из ворованных досок! Жизнь такая, что поделаешь... Ну, а это-то? - она указала на рюмку. - Скажешь, у вас в Афганистане водку не пьют, обычай такой. Уважаю! Вообще б ее, заразы, не было - одно горе от нее, но на поминках три рюмки выпить требуется. Это тоже обычай. Только наш. Ты их уважаешь - хорошо! Ну, так и нас уважь!
Коля молчал. Голова его была опущена, и рука с рюмкой стала опускаться он снова хотел поставить рюмку на полотенце, но тетка Соня вдруг резко и зло стукнула его снизу по руке, и водка выплеснулась Коле прямо в лицо. Федька хрипло засмеялся:
- Что, стерпел твой Аллах?
Коля вытер лицо, поднялся и быстро пошел к кладбищенским воротам.
- Я с тобой поговорю сегодня, понял? - пообещал ему в спину Федька.
