Павел Петрович усмехнулся, но купюру все-таки отдал. Она пошла по рукам, ее разглядывали, гладили, нюхали даже, словом - оценивали.

- И эти деньги уже готовы к нам прийти. Надо только открыть шлюзы! - Павел Петрович говорил по-прежнему торжественно, но краем глаза провожал свою сотню, уплывающую в дальний край стола.

- И третье - это... Третье - это... Ну?

Никто не знал, что - третье.

Такой большой и серьезный тост, а вкупе с ним лицезрение стодолларовой купюры несколько утомили всех и рассеяли внимание.

- Люди! - пришел на помощь Павел Петрович. - Люди - это наше богатство. Такие, как Николай, который даже из плена, из далекого Афганистана вернулся не куда-нибудь, а на землю своих предков, в родную деревню! Такие, как он, превратят наши заброшенные края в цветущий сад!

Павел Петрович хотел выпить, он уже поднял рюмку и выдохнул, как над столом пронесся слух, что деньги пропали. Люди смотрели возмущенно друг на дружку, хмурили брови, пожимали плечами, а кое-кто даже начал выворачивать карманы, показывая, что в них ничего нет. В глазах Павла Петровича возникла растерянность, но он поборол ее, мотнул головой и воскликнул с восхищением в голосе:

- Узнаю землячков!

- Узнаешь? - вскочил крестный.

- Узнаю!

- Раз узнаешь, тогда забирай! - И крестный вынул из-под тарелки и протянул купюру Павлу Петровичу.

- Шутка!

Все засмеялись. Все-таки крестный класс показал. Павел Петрович тоже смеялся, одновременно пряча стодолларовую в бумажник.

Он снова взял свою рюмку и выпил наконец.

Тетка Соня облегченно выдохнула. Она испугалась, что деньги пропали, дело-то в ее доме происходило. Повернулась к Коле и вдруг обнаружила, что его нет.

Она вошла в дом и позвала встревоженно:

- Сынок...

- Он в хлев пошел, я видела, - подсказала из кухни соседская девочка, вызвавшаяся помочь в этот день по хозяйству.

Тетка Соня удивилась про себя и заспешила в хлев. Открыв низкую дверь, она остановилась в проеме, замерла...

В пустом овечьем загончике, положив на серую солому маленький коврик, стоял на коленях Коля и молился. Это тетка Соня сразу поняла. Он громко шептал слова молитвы, которые сливались в одно таинственное: "лах-лах-лах". Время от времени он что-то сдавленно вскрикивал, вскидывался и распластывался туловищем по коврику. Скосив глаза, он увидел мать, глянул на нее коротко и вновь забормотал: "Лах-лах-лах".

Вот так...

И в тот же самый момент, когда это происходило и гулянка была в самом разгаре, случилось следующее. Даже не случилось, ничего не случилось, ничего не произошло, просто напротив дома Ивановых остановились красные "Жигули". В них сидел мужчина лет примерно тридцати пяти, в кожаной куртке и черных очках. Он закурил и стал смотреть по сторонам. Смотрел внимательно и, кажется, выискивал кого-то взглядом, впрочем, определенно это утверждать нельзя - из-за его очков. А вот то, что он нервничал, - это точно: стряхивая в окно автомобиля пепел, он сильно, слишком сильно ударял указательным пальцем по сигарете.

Он приехал в город вечером, когда смеркалось, спросил у пешехода, где гостиница, и, получив простое объяснение, быстро нашел ее. Райцентр К. был городишко гиблый. Пара заводов, с которых раньше кормился местный люд, теперь дышали на ладан, и нищета, сама себя не замечающая, была заметна стороннему взгляду даже на центральной улице, заставленной яркими, так называемыми коммерческими киосками. Здесь была и гостиница - обшарпанный, без вывески пятиэтажный пенал. На стеклах окон лежал слой пыли.

Мужчина снял черные очки. Он думал о чем-то напряженно или к чему-то готовился, щуря глаза и катая по скулам желваки.

Фойе гостиницы было пустым и сумрачным, но окошко администратора светилось. Там сидела пожилая, напудренная и накрашенная женщина с башней на голове, по моде шестидесятых. Похоже, прическу она делала раз в неделю, сохраняя ее до обновления, и теперь башня съехала набок - был конец недели. Она пила деготный растворимый кофе из майонезной баночки и читала газету "Спид-инфо".

- У вас можно снять номер? - спросил он и улыбнулся. Он был высок, строен и одет довольно пижонски. Помимо кожаной куртки на нем были синие джинсы и ковбойские сапоги со скошенными каблуками.

- Хоть два, - охотно ответила женщина и, отхлебнув из баночки кофе, прибавила: - Паспорт.

- Понимаете, я сдал его для получения заграничного, а тут срочная поездка. - Он снова улыбнулся.

Улыбка его женщине не понравилась, но дело было, конечно, не в улыбке, а в порядке.

- Без паспорта нельзя, - сказала она без сожаления.

Мужчина сунул ладонь в задний карман джинсов, вытащил пятидесятитысячную и, сунув руку в окошко, положил перед женщиной. Она посмотрела на деньги, негромко кашлянула в кулак, взяла пустой бланк и ручку и протянула мужчине.

- Заполняйте.

Он на мгновение задумался и в графе "Ф.И.О." написал: "Иванов Николай Григорьевич".

Утром следующего дня, когда не видимый в тумане пастух, яростно матерясь и хлопая кнутом, собирал деревенское стадо, Федька ходил за матерью по двору и однообразно, гнусаво басил:

- Мам, налей сто грамм... Ну, мам, ну, налей, а... Мам, налей...

Тетка Соня в телогрейке и старых разношенных валенках шла через двор к хлеву, и Федька, как привязанный, брел за нею, продолжая клянчить. Тетка Соня с трудом вывела корову во двор и потянула ее к распахнутым воротам.

- Мам, ну, налей... Ну, налей, мам...

Федька был в тех же трикотажных штанах и майке, босой, каким встретил он Колю, только теперь майка была разорвана на груди. Он сильно сутулился, брел, еле поднимая ноги, с трудом справляясь с накатывающим то и дело ознобом, медленно шевелил синими губами.

- Мам, ну, налей... Помираю, мам...

Тетка Соня будто не слышала, тянула на дорогу корову, куда уже выплывало из тумана стадо.

С другой стороны, гремя пустыми молочными бидонами, подъехал на подводе крестный.

- Тпр-р, зараза, - остановил он мерина и соскочил с телеги. Крестному тоже было худо, но он не подавал виду, бодро прокричал:

- Сонь, молоко-то сдавать будешь? - Он работал сборщиком молока.

- Не знаешь разве, что корова не доится, - недружелюбно бросила тетка Соня, проходя мимо.

- Да не, это я так спросил, - объяснил крестный, продолжая бодриться. Сонь! - крикнул он после паузы, и тетка Соня остановилась и обернулась. - А ты не слыхала, что в Мукомолове на той неделе приключилось? Там одна баба мужику своему утром похмелиться не дала. А было! Умолял, на коленях стоял: "Умоляю, Нюр, налей!" Нюрка ее зовут. "Нет!" Принципиальная тоже... А он тогда брык, и готов! Она думала - шутит. А он - серьезно. "Скорая" приехала, врач и говорит: "Дала б ты ему даже не сто грамм, а пятьдесят, и жил бы человек!"

Крестный ждал реакции, но тетка Соня выслушала кума равнодушно и потянула корову к бредущему стаду.

- Так это еще не все! - закричал ей в спину крестный. - Она теперь под следствием! Судить будут за неумышленное убийство... А может, и за умышленное!

Тетка Соня остановилась и крикнула в ответ:

- Ты лучше его спроси, куда он куртку вчера дел?

Крестный посмотрел на Федьку, а Федька на крестного, и обоим им стало ясно, что похмелиться не выгорит.

Крестный молча присел на лавочку, Федька по зэковской привычке опустился рядом на корточки. Они скрутили самокрутки, затянулись самосадом Федькиного производства. Федька выращивал табак сам, поливал, ухаживал. Это было единственное хозяйственное занятие, о котором тетке Соне не приходилось его просить. Он занимался этим охотно и даже с удовольствием. Пробовал Федька выращивать и коноплю, но конопля чего-то не пошла, а табак его в деревне хвалили. И крестный сейчас похвалился:

- Настоящая Америка!

Крестный любил смотреть по телевизору рекламу, ради нее и включал свой "Рекорд", а потом удивлял народ неожиданными сравнениями.

- Настоящая Америка, - повторил он.