Но тут возле самой школы он почему-то остановился.

– Что, фонарик заел? – спросил я шепотом.

– Нет, – ответил мне Коля и тоже шепотом.

– Так пойдем, – прошептал я.

– Знаешь, Андрей, может быть, когда-нибудь в другой раз это сделаем, сегодня что-то прохладно. Начнем разговаривать, увлечемся, и, чего доброго, простынем, – шептал Коля.

Я так и знал. Коля струсил. И все-таки мы пошли. Шли чуть не на цыпочках, не глядя на окна и не разговаривая. А когда прошли, оглянулись, и, не сговариваясь, сели на скамейку у забора возле какого-то дома. Я молчал, я был взволнован. Коля тоже о чем-то думал. Успокоившись, я спросил: «Почему ты не светил фонариком?» «А я забыл про него» – ответил Коля. «Эх ты! – начал я стыдить его, – а еще говорил: Не беспокойся! Надейся на меня! Я не подведу!»

– Пойдем второй раз, сейчас я обязательно посвечу, – убеждал и оправдывался Коля.

Зная скромность и стеснительность Коли, я взял на себя художественный свист какой-нибудь современной и популярной песенки, когда мы будем проходить возле окон школы, так как разговора с Колей не добьешься. «С него хватит и того, если он посветит», – думал я. И мы сделали второй заход. Метров за 200 я начал лихо насвистывать мелодию из кинофильма «Там, где заканчивается асфальт», подбадривая Колю. Коля же проворно кидал лучи фонарика по сторонам, представляя, как будет светить по окнам. Но чем ближе я подходил, тем тише становился мой свист. А когда до школы осталось шагов тридцать, я совсем перестал свистеть, думая, что хватит и того, если посветим по окнам фонариком. И у Коли уже неуверенно светили лучи фонарика по сторонам, а когда совсем подошли, фонарик потух.

– Свети! – прошипел я.

Коля включил фонарик и, как мне показалось, зажмурился, скользнул лучом по крыше школы и, не глядя на окна, прибавил шаг. Я не отставал. И мы не заметили, как уже бежали. Даже, если бы Наташа и вышла, нас там бы не было. Третий раз идти было бесполезно. И Коля ушел. До ночного поезда было еще долго. И я решил действовать один. Но ничего, кроме, как пройти мимо школы, я не мог придумать. Но уже после десятого захода я глядел на окна. И каждый раз, проходя, думал: это последний виток, а то побью рекорды космонавтов. Но, пройдя, снова шел. И так до самого поезда.

С Колей я встретился на следующий день. Мы вместе шли на работу. По мелочам вспоминали и разбирали вчерашние похождения, смеялись над своей нерешительностью. И вдруг – кому-то из нас пришла мысль – обмануть ребят. И мы решили сказать ребятам, что были в школе, познакомились с учительницей, она угостила нас чаем, мы посидели и ушли. Вовка обязательно убежит, как узнает это.

– Да, он смелее, чем мы с тобой вместе, и если зайдет в школу, то уже не выйдет» – добавил я.

Так мы и сделали. Так сделал и Вовка. Он ушел в тот же вечер, прихватив с собой друга. Володя, будучи парнем решительным, сразу из лесу зашел в школу. Наташа была там.

– Здравствуйте! – поздоровались делегаты.

– Здравствуйте! – несколько удивленно ответила Наташа.

Считая, что молчать в чужой квартире неприлично, Володя начал:

– Вам привет!

– От кого? – удивилась Наташа.

– От Андрея с Колей! – выпалил Вова.

– От какого Андрея с Колей? – еще больше удивилась Наташа.

Видя ее недоумевающий взгляд, Вова решил пояснить: «Да от тех, что у Вас вчера здесь чай пили! Неужели забыли?»

– Никто у меня чай не пил – ответила Наташа – Быть может, Вы ошиблись адресом?

И Вова понял, что его обманули, и, будучи человеком находчивым, он сменил тему разговора, замял недоразумение, и добился того, что его действительно угостили чаем.

Так началось знакомство наших ребят с Наташей. И только намного позднее я смог лично познакомиться с ней. Наташа оказалась простой и в то же время строгой и непримиримой к недостаткам девушкой. Она делала замечания не только детям, но и взрослым, если видела некультурное поведение последних. Честность и прямота помогли ей приобрести врагов. Жители поселка смотрели на нее искоса и за глаза говорили о ней плохо. Наташа видела это, но по-прежнему была требовательной и непримиримой. Она организовала вечернюю школу, и я пошел учиться.

Помню, как-то в одну из суббот я пришел из леса на занятия. Наташа оказалась больной. В комнате у нее было прохладно, она лежала на кровати, накрывшись одеялом. Я затопил камин, вскипятил чай, но Наташа пить не стала. Всю ночь я сидел возле ее кровати, читал ей книгу, рассказывал разные истории. И мне было приятно, когда в ее глазах появлялись искорки смеха. И только под утро она уснула. Я сидел на стуле и все смотрел и смотрел на нее, запоминая каждую черточку ее лица. А утром мне нужно было уходить в лес на работу. И я ушел. Ушел, сварив ей борщ. Правда, я не нашел соли, и Наташа позднее мне говорила: «Проснулась я от приятного запаха борща, но когда попробовала, то безвкуснее я ничего в жизни не встречала, и мне кажется, Андрей, что я сейчас никогда борщ кушать не буду».

Мамуля со своими подопечными.

С этой незабываемой ночи и началась моя дружба с ней. Мы часто просиживали с ней допоздна, непринужденно разговаривая, ходили в кино, на танцы или просто бродили по поселку. Она мне подарила небольшую свою фотокарточку в форме листочка, и я носил ее с собой. Это был мой талисман. И когда я был в лесу, я часами смотрел на улыбающееся лицо в листочке, и мне было весело, спокойно и радостно. Я не мог прожить и трех дней, чтобы не сходить в поселок, чтобы не увидеть ее. Почти каждую ночь я видел ее во сне. И только за работой забывался, да и то ненадолго.

Выпал снег. Вода в лужах замерзла. Кончался ноябрь. Птицы уже давно улетели на юг, в лесу стало тише и скучнее. Коля рассчитался и уехал в город. Володя женился и в лесу бывал все реже и реже. Я по-прежнему ходил в школу. И вот однажды, когда я пришел к Наташе, в комнате были Костя с другом. Костя считался художником, хотя работал плотником. Он часто хвалился тем, что учится заочно на художника и регулярно отсылает свои картины в Москву для оценки. Хотя был случай, когда он местному заказчику рисовал коврик для стены. На коврике, по его мнению, был изображен всадник на коне, склоняющийся для поцелуя девушки. Но по мнению других, вместо коня было какое-то животное, напоминающее чем-то осла. И с этого животного склонялось другое животное, для поцелуя какого-то, еще более страшного, третьего животного. По всей вероятности заказчик плохо разбирался в живописи, и потому наотрез отказался брать этот коврик, вежливо говоря: «Видите ли, этот коврик я хотел повесить над койкой, но боюсь, если я это сделаю, то по ночам буду видеть кошмарные сны, а на огороде у меня уже чучело есть, так что извините, но я не могу взять этот прекраснейший ковер». И вот этот Костя ходил по комнате, заложив руки за спину, и философствовал об искусстве, любви и в основном о себе. «У меня есть настоящая, сильная, никому не отданная любовь», – делал он толстые намеки, – «И если эта любовь кому достанется, тот человек будет самым счастливым».

– А как же ты женился? – удивилась Наташа.

– Это было просто увлечение, – оправдывался художник, продолжая ходить по комнате и глядя куда-то в потолок.

Затем он перешел на тему о чувствительности, где счел нужным заметить, что это качество у него развито, как у художника, в совершенстве.

– Я могу с одного взгляда определить фигуру женщины, под какой бы одеждой она не была», – хвастался он.

И когда его красноречие иссякло, он, сославшись на какую-то причину, ушел. У нас с Наташей возник спор.

– Костя тебе понравился? – спросил я.

– Да! Он рассуждает грамотно и обдуманно!

Во мне проснулось чувство ревности и я, горячась, доказывал:

– Просто этот человек имеет большой запас заученных фраз, и я не спорю, он вставляет их к месту, но со временем этот запас может исчерпаться, или будет повторяться. И тогда это быстро надоест. Кто его знает, быть может, он своей жене тоже когда-то говорил, что у него есть сильная, никому не отданная любовь. Я ему почему-то мало верю.