- Ну-ка, еще разок наверх, а там подумаем как следует!

Неуклюжий ковчег прогромыхал на третий этаж, там они сбились на тесной площадке перед лифтом, и Пиетет выложил то, что созрело в нем, наверное, еще внизу:

- Вы думаете, это для белья? Такая огромадина? Они ждут, чтобы умер наш великий Корифей и чтобы свезти его тело вниз этим грязным лифтом, который для этой цели они и построили! Вы теперь понимаете, какой позор и сам Президентик, и его ставленник Шулик? Я предлагаю составить протест и обратиться к общественности и к самым высоким... Мы не можем этого так...

- Вря! Вря! Вря! - поиграл бесстыдными румянцами Сателлит.

- В этом что-то есть, - сказал Метрик. - Я даже начинаю тут... Какой-то живописный эффект...

- Грандиозно! - тихо закричал Сантиметрик. - Это ложится в "Полотно пребывания"! Что мы делаем? Объясняю. Мы изображаем этот лифт. Реалистически-натуралистически. Такой, как он есть, - разинутый и ненасытный. Кто лифтер? Вы уже угадали - наш Корифей. Неотвратимый, как Харон, мудрый, как Хирон. Что в лифте? То, что ОНИ запроектировали: гроб, а в гробу директор Шулик!

- Президентик! - выскочил вперед Хвостик. - Президентика в гроб, а Шулик пусть его поддерживает или подталкивает!

- Вря! Вря! Вря! - надул щеки Сателлит.

Твердохлеб решил, что с него достаточно. Теперь здесь до утра будет продолжаться соревнование в изобретательности раболепства, и никто не заметит его исчезновения.

Что же выходит: пока он боролся за справедливость, пока миллионы людей выращивали хлеб, добывали руду и уголь, строили и созидали, где-то на окраинах жизни игралась комедия суетности и никчемности.

Как же так? И почему такое возможно? Или, быть может, это расплата за то монструальное добровольно-принудительное порождение, которое называется государством и объединяет в себе и то, что защищает человека, и то, что его пожирает?

Он не умел ответить на эти вопросы, сомнения раздирали ему душу, но нужно было жить дальше.

За завтраком на его месте сидел Племянник.

- А, Прокурорчик-чик-чик! - хмыкнул он. - Приветствую и поздравляю! Пришлось вас пересадить! Вы заняли мое место! Вам ясно: мое место!

Еще не позавтракав, уже попыхивал ароматным дымом импортной сигаретки, небрежно опирался на стол локтем, джинсовая нога на ноге, бжик-бжик словами сквозь импортный дым, просто в лицо Твердохлебу.

- А, Прокурорчик-чик-чик! Кажется, вы сели не на свое место! Пересадим! Нет проблем! Что? Есть вопросы? Какие могут быть вопросы? Суды, как во всех конституционных странах, действуют исправно и регулярно, прокурорчики необходимы везде, мы тоже не отказываемся! Вот стул - пожалуйста! Но не мой и не возле меня, потому что тут будет Солнышко, до которого прокурорчикам дудки!

Твердохлеб стоял как в воду опущенный. Племянник для него - как воплощенный кошмар. В дерзкой рубашке трех или больше цветов, какие-то погончики, клинышки, карманчики на груди, на рукавах, непристойно высокая голая шея, как ритуальный столб, как фаллос в древних культах, - и наглость без конца и края. Сколько их, подобных, вокруг! Все они знают, все умеют, всего достигли, все видели-перевидели, а сами - ничто. Дармоеды, пустота, ничтожество. В столице уже не умещаются, вываливаются, словно тесто из квашни, расползаются во все стороны, шныряют, ерзают, нагоняют тоску, ломают жизнь.

Твердохлеб мог бы многое сказать этому Племянничку, но привык сдерживаться, загонять страсти в самые глубокие недра души, поэтому ничего не ответил на выпады Племянника, молча кивнул и сел так, чтобы никому не мешать. Тут как раз появились доловцы во главе с Корифеем. Корифей едва ли заметил Твердохлеба, зато к Племяннику бросился, словно к спасителю, забыл про свой торжественно-патетический тон, быстро опустился на грешную землю, стал расспрашивать Племянника по-отцовски внимательно, даже с какой-то сердечностью, а тот процеживал ему сквозь зубы то да се, пренебрежительно и свысока, как и полагалось при таком раболепии. Так заманчиво было Корифею болтать о море, акулах и волнах, находясь за полтысячи километров от моря, на миллионнолетней гранитной платформе, не знавшей ни землетрясений, ни катастроф, ни катаклизмов, - но вот негаданно-нежданно появилась новая сила и заткнула тебе рот, ты опровергнут, твои слова стерты и затерты. Сателлит выпустил воздух из надутых щек, обмяк, словно проколотый мяч, вмиг потерял свой бесстыжий румянец. Пиетет из-за колонны напускал уже всю трепетность не на Корифея, а на Племянника. Метрик и Сантиметрик узкоглазо стригли только тот отрезок, в котором пребывал Племянник. Хвостик аж стелился в сторону новой силы. Невозможно было поверить, что эти люди когда-то что-то делали, решали какие-то проблемы и снова будут решать, уехав отсюда. А что, если бы задержать их тут навсегда и задержать им подобных во всех таких санаториях, домах отдыха, пансионатах, кемпингах, турбазах, - остановилась бы жизнь или, напротив, освободившись от балласта, неудержимо двинулась бы вперед?

Твердохлеб не мог скрыть отвращения ко всем этим притворщикам. Заячьи сердца, в них бьется еще и заячья кровь. Какое самодовольство торжествовало тут еще вчера, и что от него осталось сегодня? Даже официантка, которая всегда подавала еду прежде всего Корифею, сегодня поставила тарелочки перед Племянником, а тот царским жестом пододвинул их Твердохлебу, сверкнув зубами:

- Нужно покормить Прокурорчика!

- Я просил бы вас не называть меня этим словом, - тихо, но твердо произнес Твердохлеб.

Однако Племянник был сплошная любезность.

- Это у меня от любви. Я всех так называю. Корифей - Корифейчик, Сателлит - Сателлитик. Даже директора тоже: "Шулячок, Шулячок, попадешь на язычок!" Тут же комфорт, а комфорт нужно соответственно оформлять...

- Это дело ваше, а что касается меня... Я просил бы не стараться.

Твердохлеб спокойно размешивал сахар в чае, еще спокойнее отхлебывал из стакана, даже Племянник чуть не поперхнулся от этого спокойного прихлебывания и не нашелся чем ответить.

- Один - ноль! - прошептал после завтрака Твердохлебу Сателлит. - Один - ноль в вашу пользу! Вря! Вря! Вря!

Обедать сели молча, официантка, на мгновение заколебавшись перед их иерархичным столом, поставила первую тарелку с борщом перед Твердохлебом, он тактично подождал, пока поставят борщ Корифею и даже Племяннику, и именно тут двери столовой защебетали, и вдруг прозеленело легонькое платьице, нежноруко просверкнуло, ослепило и окончательно огорошило.

- Федор... здравствуй! Вот и я!

Племянник, рванувшийся было навстречу Наталке, осел и обмяк, пробормотав растерянно:

- Сюрприз! Солнышко-Собачка нас не замечает!

- Ах, песик! И вы здесь? Еще не сняли вашего дядюшку? - Наталка издевалась над Племянником беспощадно-язвительно. Затем приветливо помахала Корифею и его оруженосцам.

Корифей ожил и произнес свою очередную сентенцию:

- Каждый по-своему доходит до истины или составляет легенды, встретившись с такими явлениями, как приливы или сильные ветры.

- В честь нашего Солнышка - вря! вря! вря! - закричал Сателлит.

Пиетет демонстрировал трепеты. Хвостик крутился и выкручивался. Метрик и Сантиметрик перешептывались, быстренько вкомпоновывая Наталку в "Полотно пребывания" (ибо разве же не она спит в кровати с вертолетом, украшенным портретами Корифея?).

Наталка была ветром, но уставшим. Устало придвинула стул к Твердохлебу. Подальше от Племянника. Тот нагло бросал на нее взгляды.

- Я вас не узнаю, потому что не узнаю совсем! Что такое? На вас действует Прокурор-чик-чик?

Даже Глевтячок было не таким обидным, как этот Прокурор-чик. Да еще при Наталке!

- Слушайте, - сжимая зубы, сказал Твердохлеб. - Я же вас просил! Предупреждал!

Наталка тоже презрительно взглянула на Племянника.

- А вы все продолжаете здесь хамить?

Тот деликатно-испуганно поднял руки.

- Перед объединенными нациями сдаюсь и каюсь!

Обед был испорчен, радость от прибытия Наталки испорчена, но ведь не жизнь же!