Из Константинополя раз в месяц, а иногда и реже приплывал корабль с едой и всем необходимым для продолжения работ; для Гиерона каждый раз привозили новую книгу, взамен которой он отправлял назад ту, которую прочел; он умел выменивать нужные ему книги, даже находясь вдали от столицы: где-то в монастырских книгохранилищах у него были хорошие товарищи; иногда он давал некоторые книги и Сивооку, а чаще всего рассказывал о прочитанном своим антропосам. Однажды Сивоок попытался привести на такую беседу и Иссу, но антропосы зарычали, как тигры, они боялись женского тела, эта девушка пробуждала в них воспоминания о столице, о тайных наслаждениях, о диких оргиях, когда уходило с дымом все заработанное за долгие месяцы тяжелого труда у Агапита, тут об этом не следовало и вспоминать. Девушка же, хотя и одетая в грубую парусину, прикрывавшую в ней все женское, все же была девушкой, женщиной прежде всего, только прядь волос, длинных и волнистых, упадет ей на плечо - и уже она женщина, уже соблазн. Так разве же не лучше не видеть ее вовсе, не вспоминать, как это делают святые отцы? Антропосы загалдели, задвигались с угрозой, Гиерон умолк, и Сивооку стало ясно, что для Иссы тут не место. Он подал ей руку и увел ее подальше, не пытаясь больше рисковать.

Пришла весть о смерти императора Василия, который прожил отмеренное богом. Теперь единственным императором ромеев был Константин, бывший на два года моложе своего воинственного брата, и если Василий исчерпал себя в войнах и походах, то, как говорили по секрету, Константин ровно столько же потратил в гульбищах, и уже занесен над ним, как над Иродом, божий меч, и трудно сказать, надолго ли он переживет своего старшего братца.

Но островитян теперь не волновало то, что происходило в столице. Им было все равно - два императора или один. Умер ли там кто-то своей смертью или ему помогли, ибо редко кто из византийских императоров отдавал богу душу без посторонней помощи.

Кажется, единственным преимуществом для антропосов, очутившихся на острове, была их полная независимость от столицы и от Агапита, о котором они стали даже забывать.

Но вот дромона привезла от Агапита харатью к игумену и Гиерону с суровым повелением немедленно отправить в Константинополь руса Сивоока, несмотря на все его упорство и несмотря на величайшую потребность в нем на острове, ибо присутствия этого варвара в столице требуют царственные интересы. Харатья была загадочной для игумена и для всех антропосов, но не очень волновала Сивоока: один переход через море - и он узнает обо всем. Жаль было, правда, расставаться с незавершенной своей каменной мечтой, только теперь он понял, как тяжело здесь жить его товарищам, но и недостроенный монастырь, и антропосы, и каменные нагромождения не имели такого значения в последний день пребывания его на острове, как Исса. Он вдруг увидел и осознал, что не может бросить девушку здесь снова в каменном одиночестве; она тоже, наверное, знала, что погибнет окончательно без этого доброго человека со сверкающей бородой и мглистыми загадочными глазами. Все дни молчала, не произносила даже свое "Ис-са", лишь улыбалась горько с покорно наклоненной головой, ни разу не пробовала убежать, не отходила от Сивоока, казалось даже, тянется к нему в поисках защиты.

- Поедешь со мной? - спросил однажды Сивоок. - В Константинополь.

Она молча улыбалась.

- Там тебе будет лучше, - сказал Сивоок. - Константинополь - большой город. Я куплю для тебя хорошую одежду, у тебя будут украшения, будешь жить в доме, будешь слушать звон колоколов, увидишь ипподром.

Она послушно пошла за ним на дромону. Игумен Симеон плевался и посылал анафемы на Сивоока. Гребцы, считая плохой приметой пребывание женщины на корабле, начали кричать Сивооку, чтобы он оставил свою "нечесаную козу" на берегу. Исса испуганно дрожала, прижималась к Сивооку, тот молча прошел к своему месту на носу дромоны и крикнул:

- Кто прикоснется к ней хоть пальцем, тому голову снесу!

Если бы не высочайшее повеление немедленно доставить варвара в столицу, с ним не стали бы церемониться, а так приходилось терпеть его капризы.

Однако как только дромона отчалила от берега и закачалась на волнах, как только полоса воды, отделявшая корабль от острова, стала разрастаться Исса кинулась к одному борту, другому, испуганно заметалась по судну, побежала к корме, которая была все-таки ближе к берегу, чем нос. Сивоок попытался ее задержать, но она выскользнула у него из рук, он догнал ее только на корме в тот миг, когда девушка чуть было не ринулась в воду.

- Ты чего? - грубо крикнул он, с трудом удерживая ее. А она молча вырывалась из его рук, тяжело дышала, волосы у нее разметались, закрыли лицо, лишь один глаз поблескивал сквозь пряди черных волос, и в этом глазу была ненависть, ненависть тяжелая, необъяснимая - то ли к морю, то ли к кораблю, то ли к нему, Сивооку.

Но нет, она не видела Сивоока, не узнавала его, - наверное, все для нее сосредоточилось в стремлении во что бы то ни стало покинуть дромону и либо утонуть, либо добраться до своего острова; но гребцы дружно налегли на весла, корабль отплывал все дальше и дальше от каменного берега, прыгать в море было бы не совсем безопасно даже хорошему пловцу, а об Иссе Сивоок даже не знал, умеет она плавать или сразу же пойдет на дно, как только окажется за бортом, поэтому он не стал нянчиться с непокорной, сгреб ее в охапку, отнес на отведенное им место, усадил на скамью, сам сел рядом, чтобы успокоить ее хоть немного; она еще порывалась бежать, потом, видно, исчерпав все силы, затихла, прижалась к Сивооку, теперь он не мог ее оторвать от себя, она боялась оставить его хотя бы на мгновение, словно приросла к нему; внезапно - впервые с момента их знакомства - открылось ему, что это женщина, он понял, что сближает его с Иссой не просто жалость, не обычное сочувствие людское, а, наверное, прежде всего - нежность. Он долго шел к этому открытию, не всегда и не каждый может признаться себе в нежности к кому-то, но вот рядом с ним была прекрасная, испуганная, единственная в мире девушка, для которой он тоже был теперь единственным после того, как отнял у нее ее каменный остров. Наступила уже ночь, сменялись гребцы, дромона медленно продвигалась во тьме по путям, обозначенным одними лишь звездами, а эти двое, брошенные морем друг к другу, сидели, тесно прижавшись; Сивоок с испугом прислушивался к тому, как в нем пробуждается неугомонное и неудержимое, из-за чего боялся шевельнуться, а Исса, наверное, вовсе и не ведала того. До сих пор еще блуждал в ее теле ужас перед стихией, защита была лишь в этом сильном человеке, она искала спасения неосознанно, каждый новый удар волны о борт дромоны толкал Иссу ближе и ближе к Сивооку; теперь отступать было некуда, и в темном стоне, в счастливых слезах, притаенном смехе они соединились, и только тогда ушел от Иссы страх, вызванный морем.

В Золотом Роге, на пристани, дромону встречал сам Агапит с несколькими своими антропосами, среди которых выделялся и Мищило. В голубом скиадии, обшитом жемчугами, в голубом же хитоне поверх гонкого шелкового дивитиссия, в красных чагах, с дорогой золотой гривной на шее (с крылатыми грифонами на концах) - в самом ли деле это был Мищило или это его двойник?

А с дромоны сходил ободранный, еще сильнее заросший светлой золотистой бородой Сивоок, да еще и вел за собой какое-то неистовое существо, увидев которое все стоявшие на берегу закрестились, бормоча молитвы. Мищило сплюнул, Агапит же нахмурился, наверное, вспомнив Зеновию, о которой, собственно, уже давно забыл, сменив за эти годы множество любовниц, но снова проснулась в его душе обида на руса, который когда-то из-под носа сумел перехватить такую женщину. И вот теперь, когда он, Агапит, стал и вовсе старым человеком, Сивоок еще только входит в силу, варварская мощь дико бурлит у него в жилах, и вот он вывозит себе девку даже с проклятого богом острова. Агапит нахмурил брови, недовольно махнул рукой.

- Антропос! - вместо приветствия крикнул он навстречу Сивооку. - Мы звали тебя сюда одного, а ты привез еще какую-то, в конце концов...