«Это, наверное, самоубийца…» – пронеслось у Кости в голове, и он прикрыл глаза, пытаясь снова заснуть. Неизвестно сколько продолжался тяжёлый полусон – полуобморок, но проснулся он оттого, что кто-то бесцеремонно трясёт его за плечо.

Перед ним стояла немолодая женщина в нелепом поварском колпаке. Её глаза были холодными и бесстрастными, как ветряный зимний день.

– Поднимайся. Пойдем к доктору, – безапелляционно сказала она.

Он влез в неведомо как появившуюся на спинке кровати синюю униформу, состоявшую из широких штанин и пиджака, без каких бы то не было признаков карманов, сунул ноги в тапочки, валявшиеся у тумбочки, и побрел за ней.

В кабинете врача за дверью без ручки сидел мужчина с небольшими усиками, словно Гитлер сошедший с экрана фильма о Великой Отечественной войне. Он был, как и все работники лечебного учреждения в белом халате, застегнутом не из-за кокетства, а из-за выпиравшего круглого животика всего на одну пуговицу. Небольшое полукруглое, даже скорее круглое лицо выражало, полное удовольствие. Перед ним стоял заваленный бумагами стол. На нём он что-то быстро писал. Мужчина взглянул на Константина и кивнул, как старому знакомому.

– Садитесь, – врач указал на стул перед собой. Уткнувшись в бумаги и продолжая быстро писать, он спросил:

– Как вы себя чувствуете, больной?

Костю покоробило от обращённого к нему слова «больной»:

– Как может чувствовать себя человек ни за что ни про что угодивший в «психушку», – съязвил он.

Не обращая внимания на прозвучавшую в словах пациента иронию, врач отложил в сторону ручку и посмотрел на Костю маленькими внимательными глазками:

– Травмы головы, ушибы, контузии были?

– Нет, – коротко отрезал он.

– Раньше припадки случались? – не спуская пронзительного взгляда с читавшимся в нём недоверием, задал очередной вопрос доктор.

– Да не было у меня никаких припадков! – попытался возмутиться Костя, – я занимался лечебным голоданием, а в голодании, если вы об этом слышали самое важное даже не само голодание, а как правильно выходить из него. А мне тут начали делать уколы, вот и стало хуже. Я вообще не пойму, за что меня к вам привезли?

Мужчина усмехнулся:

– Тут никто не понимает, за что попал сюда, даже я. Вы полежите, отдохнете, успокоитесь, наберётесь сил. Мы вас подлечим.

– От чего лечить? Мне сейчас диета нужна, соки надо пить.

– Лечить всегда есть отчего, были бы у пациента деньги, – произнёс доктор и широко улыбнулся. – Здоровых людей, как известно, не бывает. Есть не дообследованные, – после последних слов лицо у него сделалось сосредоточенным и серьёзным. – Соков у нас, конечно, нет, а диета замечательная, – он постучал себя по круглому животику.

Послышался гулкий утробный звук.

– Это сразу видно, – Костя насмешливо усмехнулся, кивая на живот доктора.

Мужчина нахмурился.

– Короче, больной. Пока полежите под наблюдением, а потом решим, что с тобой делать.

Ему удалось краем глаза прочитать пару строчек из лежавшей на столе перед врачом истории болезни:

«Агрессивное поведение, состояние навязчивости, бредовая идея о всесилии лечебного голодания…».

Доктор постучал его по коленкам, поводил чёрным молоточком перед глазами, задал пару вопросов из детских считалок, почесал свой затылок:

– Иди пока на место. Позже поговорим.

Он надавил кнопку у себя под столом. Раздался резкий неприятный звонок, и за спиной Кости выросла высокая крепко сложенная женщина в белом, доставившая его обратно в палату.

Потекли однообразные тоскливые дни, недели, месяцы…. Все попытки прояснить свою участь у медицинского персонала успеха не приносили. На осмотр Костю больше не вызывали. Перед ним стояла стена полного равнодушия.

На прием к врачу пробилась мама. Доктор принял её в кабинете приёмного отделения, представившись сухим официальным тоном:

– Я лечащий врач вашего сына моё полное имя, – Вольдемар Борисович Лапицкий.

– Мария Ильинична, – представилась она, попытавшись открыть рот первой и заикнуться о том, когда, наконец, отпустят сына и почему его привезли не в больницу скорой медицинской помощи, как обещали, а в психбольницу, но опытный доктор опередил:

– Мария Ильинична, не было ли у вас травм во время беременности?

Ей ничего не оставалось, как начать отвечать на поставленные вопросы.

– Нет, не было.

– Как проходили роды?

– Да обычно, как у всех.

– Не страдал ли сын снохождением? Энурезом?

– Каким еще энурезом? – удивилась она.

– Не писался ли он по ночам?

– Да вы что, Вольдемар Орестович?

– Борисович, – поправил её доктор.

Она посмотрела на врача умоляюще:

– Орест Борисович, может, отпустите сына?

На своё новое имя доктор нахмурился ещё больше, но поправлять маму Кости больше не стал.

– Пока об этом и речи быть не может. Надо хорошенько понаблюдать за ним. Я на себя ответственность брать не хочу. Мы недавно так выписали одного …. Так он всех своих родственников съел, – выразительно произнёс врач, строго смотря на женщину.

Мария Ильинична изумленно взглянула на доктора и недоуменно отозвалась:

– Да разве такое может случиться?

– О-о-о-о, – заунывно пропел тот, – чего не бывает с нашими пациентами.

Мама Кости недоверчиво покачала головой.

– Разрешите хотя бы повидаться с сыном, – она жалобно смотрела на Лапицкого.

Вольдемар Борисович долго мялся, чего-то выжидая. Она догадливо протянула конверт. Вольдемар дружелюбно взял подношение и, сразу же расплылся в улыбке. Он сунул деньги в карман халата.

– Теперь можно, – солидно, будто делая большое одолжение Лапицкий, проронил: – Приходите в дни посещений. Я отдам необходимые распоряжения.

Костя встретился с мамой в сумрачной и неудобной комнате для свиданий с близкими родственниками, с гнетущей атмосферой и заплесневевшими углами. Одним своим видом способной превратить здорового человека в душевнобольного.

Мария Ильинична, поздоровавшись, оглядела сына одетого в нелепую больничную одежду, внимательно вглядываясь в каждую черточку припухшего бледного лица. В её взгляде читалось сострадание и сочувствие. Но она справилась с нахлынувшими эмоциями и чтобы подбодрить Костю, а не расплакаться самой, произнесла:

– Потерпи сынок. Всё образуется.

– Отец что не пришел? – сын перевёл разговор в другое русло, гордо не желая, чтобы его жалели.

– Отец, как ты в больницу попал, на меня накричал, что я тебя отдала на растерзание врачам, а потом слёг. На больничном долго был. Он ведь любит тебя очень, – она всхлипнула, – а теперь к рюмке стал прикладываться. Ему соседи наплели, что отсюда никто не выходит. Он и главному врачу звонил, да ничего не добился. Я тоже пока твоему лечащему врачу денег не дала, и меня не пускали. Отцу я даже не сказала, что к тебе пошла, чтоб больше не расстраивать.

– Так успокой его передай, что всё у меня нормально.

– Передам, сынок. Чем они тебя тут лечат?

– Мама, во-первых, лечить не от чего. Те таблетки, что всем раздают, никто не пьёт, – он усмехнулся. – Даже безумные. Надо успеть их под язык спрятать, а потом выплюнуть, чтобы никто не увидел. Если заметят, начнут уколы делать. Тогда будешь спать круглые сутки.

Мать покачала головой:

– Будь осторожней.

– Я стараюсь, – улыбнулся Костя.

Она глубоко вздохнула:

– За что же нам, Господи, такое испытание?

Она выложила на стол принесенные с собой мисочки и тарелочки и принялась кормить сына. Пока он с жадностью ел, не сводила с него глаз наполненных слезами. Потом прибралась на столике, ласково поцеловала в щёку и пошла к выходу.

Константин под присмотром одного из медбратьев, угрюмого и молчаливого мужчины вернулся в отделение.

На стекле окна умывальника, в замалеванной зелёной краске, была выскоблена узкая прозрачная полоска. Сквозь неё он долго смотрел вслед сгорбленной фигурке с головой, закутанной шалью.

Костя подошёл к зеркалу, наглухо вмурованному в стену над раковинами, и посмотрел на своё отражение. Лицо у него опухло и приняло грушевидную форму, посредине в форме белой пуговки белел нос, губы оттопырились, словно накаченными силиконом. Уши торчали в стороны, дополняя и без того живописный портрет.