Корнилов внимательно слушал Зою Петровну, изредка делая заметки на сложенном вчетверо листке бумаги, а мозг сверлила мысль: «Она подала заявление три дня назад. Три дня назад. В тот день, когда сбит автомашиной Лев Котлуков, ее знакомый. Случайное совпадение или?..»
— Где жила Рогозина?
— Снимала комнату в Зеленогорске. Недалеко от сберкассы. У нас тяжело с жильем. Особенно у нас, у финансовых работников. Нам почему-то дают в последнюю очередь. Кстати, Катя сказала, что надеется найти в Ленинграде работу с жильем.
— Не думаю, чтобы там было проще, — задумчиво сказал Корнилов.
— Она хочет пойти в какое-нибудь строительное управление.
— Кассиром или просто на стройку?
— Кассиром, конечно.
— Ее друзья, подруги? — спросил Корнилов. Ему мешало сейчас то, что он разговаривает не с абстрактной заведующей сберкассой, а с давно знакомым и когда-то близким ему человеком. Хотя этот человек настолько занят сейчас ответами на его нелегкие вопросы, что даже не догадывается, кто эти вопросы задает. Даже не пытается внимательно вглядеться в его лицо. А может быть, он так изменился? Так постарел, что в этом сильно поседевшем, суховатом и, что говорить, мрачноватом человеке невозможно узнать шумного и скорого на выдумки и проказы соседского мальчишку?
— Подруги у нее были, — продолжала рассказывать Зоя Петровна. — Но на стороне. В сберкассе Катя самая молодая. Остальным уже к пятидесяти. Одна на пенсию собирается. Так что интересы у них известные — дом, семья, магазины… А Катя незамужняя.
— И никогда не была?
Зоя Петровна развела руками:
— В анкете она не написала. А в душу лезть к человеку… Я не расспрашивала. Может, кто-то из сотрудниц и знает.
— Зоя Петровна, теперь попрошу вас быть очень внимательной, — тихо сказал Корнилов. — Три дня назад, во вторник… Накануне того дня, когда Рогозина подала вам заявление об уходе, вспомните все, что происходило у вас в сберкассе. Любую мелочь.
— Да все, как обычно… — нерешительно сказала заведующая сберкассой. — Никто не опоздал…
— Вы пришли первая?
— Да.
— Сигнализация, пломбы — все было в порядке?
— Сигнализация не работала, — упавшим голосом произнесла Зоя Петровна.
— Почему?
— Когда я уходила вечером, все было в порядке. Ночью, часов в двенадцать, мне позвонили из милиции, из наружной службы. Сказали, что сигнализация сработала, к сберкассе выехала оперативная машина. Оказалось, что упал большой сук и оборвал провода… Тогда оставили на всю ночь у дверей милицейский пост. Утром я пришла на час раньше, милиционер дежурил у дверей…
«Этому милиционеру повезло, — подумал Корнилов. — Если бы Лева Бур не попал под автомобиль, милиционера бы убили и втащили в сберкассу».
— Зоя Петровна, — спросил он. — А почему провода? Разве к сберкассе не подведен кабель?
— Целая история, — вздохнула Зоя Петровна. — В прошлом году рыли котлован под фундамент нового дома, повредили телефонный кабель и сигнализацию. Перебросили временную связь по воздуху. Я устала писать докладные…
Зазвонил телефон. Зоя Петровна встала, взяла трубку.
— Вас, товарищ Корнилов…
Звонил Замятин.
— Бугаев тут тебя дожидается, — доложил Петр Андреевич. — Признала Блошкина Бура. И старичок постоялец признал. — И спросил уж совсем по-свойски: — Ужинать не собираешься? А то я сейчас подъеду, от Зои Петровны тебе только в другую парадную перейти.
— Да нет, отложим до спокойных времен, — вздохнул Корнилов. — Знаю, чем бы твоя Мария угостила. Но сам видишь… Алкоголика, кстати, привели в чувство?
— Приводят, — поскучневшим голосом ответил Замятин.
— Поторопи их, поторопи, Петр Андреевич, — попросил полковник. — А пообедаем в следующий раз. Такие вот пироги… — Он повесил трубку.
— А я тебя узнала, Игорь, — с удивлением и с радостью сказала вдруг Зоя Петровна. — Узнала. Только сейчас узнала. Когда ты про пироги сказал…
Дверь в комнату отворилась. Вошла Зоина дочь.
— Мама, ты же голодная! — сказала она недовольно. — Давно пора ужинать. Может быть, и наш гость проголодался. И почему здесь так темно? — Она щелкнула выключателем, и засветились все пять рожков простенькой люстры.
Таня с удивлением посмотрела на мать. Та сидела, подперев щеку ладонью, с отрешенным, отсутствующим выражением лица и слабой, еле заметной улыбкой. И глаза у нее повлажнели, словно густой туман оседал в них, грозя выпасть росою.
— Что-нибудь случилось? — испуганно спросила Таня и перевела взгляд на Корнилова. По-видимому, выражение его лица не предвещало никаких неприятностей, и девушка успокоилась. — Я приготовила ужин. Принести сюда?
— Танечка, если вас не затруднит, принесите нам по стакану чая, — попросил Корнилов. — У нас еще на пять минут секретов, а потом я уезжаю.
— Мама пьет чай из своей любимой чашки, — кокетливо сказала Таня, окинув Корнилова быстрым внимательным взглядом и, видимо, вполне одобрив его.
— Маме в любимой чашке, — засмеялся Корнилов. — Я, кстати, тоже люблю из чашки.
Зоя Петровна, встряхнув головой, словно отогнав нахлынувшие воспоминания, сказала:
— Таня, это Игорь Васильевич Корнилов. Помнишь, я тебе рассказывала… До войны мы жили в одной квартире на Пятой линии. Игорь — «такие пироги». Который ходил по карнизу пятого этажа.
— И писал тебе стихи про любовь? — спросила Таня.
Корнилов засмеялся и почувствовал, что краснеет.
Таня сделала перед ним легкий реверанс.
— Ладно, ладно. Ухожу. — Она уже пошла из комнаты, но с порога обернулась и спросила: — Сколько же вы не виделись, друзья детства?
— С сорок четвертого, — ответил Корнилов. — После того, как твою маму увезли из детского дома к каким-то родственникам.
— К деду! — сказала Таня. — Мама, ведь тебя увезли к дедушке? В Хабаровск?
Зоя Петровна кивнула.
Они сидели молча, пока Таня не принесла на подносе чайник и две чашки, сахарницу и вазочку с печеньем. Когда она ушла, Корнилов спросил:
— Ты никогда не ходила в эту квартиру?
Зоя Петровна покачала головой.
— А я ходил. Один раз из любопытства, а другой — служба заставила. Помнишь дядю Мишу? Мы его чернокнижником звали?
— Помню.
— Его библиотеку украли. Самые ценные книги. Вот мне и пришлось заниматься. — Корнилов грустно улыбнулся. — Только он меня не признал. Как и ты сначала.
— Ему ведь уже лет восемьдесят.
— Да, сейчас было бы около того. Но десять лет назад он умер. Через месяц после кражи. Не перенес старик. И книги ведь мы нашли. На третий день…
— А ты помнишь, Игорь, Епишкина? — спросила Зоя Петровна. — Как он крупу из банок на кухне отсыпал? А когда голод начался, у Любавиных карточки украл.
— Поверишь ли, Зоя, когда мне приходится со всякой сволочью разговаривать, — он усмехнулся недобро, — из моих клиентов мне всегда лицо этого Епишкина вспоминается. И как сандружинницы Любавиных весной из квартиры увозили… А… — он досадливо махнул рукой. — Что мы с тобой все о печальном? — Он посмотрел на часы. Было уже пятнадцать минут девятого. — А на приятное и времени не осталось. — Корнилов встал из-за стола. — Зоя, прошу тебя, как договорились — никому ни слова. И Рогозиной — никакого намека. Сыграй. Я помню, в детском доме у тебя в самодеятельности хорошо получалось. Если будет к месту, поинтересуйся, не подыскала ли она себе работу. Позвони. — Он написал на клочке бумаги свой служебный телефон. Хотел написать домашний, но не на писал. — Если меня не будет, секретарь мне передаст. Это очень серьезно!
Она пошла его провожать.
— Дочка у тебя красавица. Я как увидел ее — сразу вспомнил Зою Лапину. Кстати, а сейчас у тебя какая фамилия?
— Лапина, — ответила Зоя Петровна. — Мы так с мужем договорились. После войны все друг друга разыскивали, я и подумала — так моим родственникам будет проще. Если кто захочет разыскать.
Таня вышла из кухни.
— Я тоже хочу с вами проститься, Игорь…
— Васильевич.
— Игорь Васильевич. Очень рада была с вами познакомиться. — Танины слова опять прозвучали кокетливо, и мать с удивлением покосилась на нее. — Вы к нам еще заедете?
