Нет, единственным новым ощущением в это утро была боль в мочевом пузыре. Это была первая terra incognita. Пожалуйста, Господи, не дай мне облажаться.

Шепард дождался очередного прекращения обратного отсчета - на этот раз оно произошло из-за того, что все ждали, пока с неба над пусковой площадкой уберутся тучи, - а затем сообщил о своей проблеме по закрытой радиосвязи. Он сказал, что хочет облегчить свой мочевой пузырь. В конце концов ему дали добро: делай это в костюм. И он сделал. Так как его кресло было слегка наклонено назад, струя потекла на север, к голове, неся с собою ощущение жуткого страха. Струя задела внутренний термометр, и содержание фреона подскочило от тридцати до сорока пяти процентов. Потом она потекла дальше, достигла левого нижнего нагрудного датчика, который записывал электрокардиограмму, и частично сбила его с места. Врачи заволновались. Новости о струе мочи тут же распространились среди ученых и техников, подобно извержению вулкана Кракатау, на западе острова Ява. Струя катилась дальше - по резине, проволоке, ребрам, мясу и десяти тысячам сбитых с толку нервных окончаний - и наконец остановилась в ложбинке посреди спины. Постепенно жидкость охладилась, и Шепард теперь чувствовал в ложбинке холодное озерцо мочи. Во всяком случае, мочевой пузырь успокоился, а ничего страшного не случилось. Так что откладывать полет было не из-за чего. Он не облажался.

А потом медики услышали веселый голос по закрытой радиосвязи:

– Все в порядке. Подумаешь, мокрая спина.

Этот парень был просто великолепен!

Он не терял хладнокровия ни при каких обстоятельствах!

Всего через пятнадцать минут под ним разорвется семиэтажное ядро, полное жидкого кислорода, а он так и остается Улыбающимся Элом!

Задержка длилась уже четыре часа. Каждый инженер внимательно изучал панели приборов, отображающие состояние различных систем, чтобы в конце концов объявить, что его система готова, - после этого ответственность за неисправность системы будет целиком лежать на нем. Все пребывали в лихорадочном возбуждении. И оно передавалось внутрь капсулы - и в словах, и без них. Шепард, лежащий на спине, прикрепленный к креслу ремнями и опутанный проводами, был для тысячи людей, собравшихся на портале, словно бы воспалившимся нервным узлом. Но он по-прежнему оставался Улыбающимся Элом с Мыса. Во время Т минус 6 - за шесть минут до завершения подготовительных операций - произошла еще одна задержка, и один из врачей, связавшись с Шепардом по телефону, спросил:

– Ты действительно готов?

Трудно было понять, телу или душе адресован этот вопрос. Он вторгся в запретную зону нужной вещи, и в дело вступил Улыбающийся Эл.

Он засмеялся и сказал:

– Вперед!

– Удачи, парень, - ответил врач.

Прощальное приветствие… из долины скорби.

Во время Т минус две минуты и сорок секунд произошла еще одна задержка. Эл услышал, как инженеры в срубе горячатся из-за давления топлива в «Редстоуне», которое быстро повышалось. Он понимал, что за этим последует. Они собирались переустановить клапан в пусковом двигателе вручную. А это означало, что запуск отложится по меньшей мере на два дня. Они собирались отложить полет, чтобы не брать на себя ответственность за его жизнь, если что-то пойдет не по плану! Улыбающийся Эл не мог с этим справиться. Пора заявить о себе Ледяному капитану. Эл вышел на связь и холодным тоном, как это умел делать только он, сказал:

– Все в порядке, я даже спокойнее, чем вы. Почему бы вам поскорее не решить свою маленькую проблему… и не запалить эту свечу?

Запалить свечу! Слова самого Чака Йегера! Голос аса! Как ни странно, но это сработало. Понимая раздражение астронавта, инженеры стали сворачиваться и объявлять, что их системы готовы. Примерно в 9.30 пошла последняя минута обратного отсчета. Перископ Шепарда стал автоматически втягиваться внутрь капсулы, и он вспомнил, что установил серый светофильтр для защиты от солнечных лучей. Если он не уберет его, то во время полета совершенно не будет различать цветов. Поэтому Эл начал продвигать левую руку к перископу, но зацепился предплечьем за рычаг выброса. Черт! Только этого сейчас не хватало! К счастью, он лишь слегка задел рычаг. Если астронавт чувствовал приближение катастрофы, а автоматическая система не срабатывала, он мог повернуть рычаг. Тогда срабатывала ракета аварийного модуля - она отделяла капсулу от ракеты «Редстоун» и спускала ее вниз на парашюте. Только этого сейчас не хватало: весь мир ожидает первый американский космический полет, а Шепард в капсуле пролетает вверх на несколько тысяч футов и спускается на парашюте… Эта картина в мгновение ока пронеслась перед ним. Еще одна «пробка из-под шампанского»… Ну и черт бы с ним, с фильтром. Будем видеть мир черно-белым. Какая разница? Не облажаться - вот что главное.

Казалось, что в последние тридцать секунд время стало бежать гораздо быстрее. Через тридцать секунд прямо под спиной у Шепарда зажжется ракета. В эти последние мгновения вся жизнь вовсе не пронеслась у него перед глазами. Не было у него и мучительных видений матери, жены или детей. Нет, он думал о процедурах прерывания полета, о карте контрольных проверок и о том, чтобы не облажаться. Он почти не обращал внимания на звучащий в наушниках голос Дика Слейтона, который отсчитывал последние «десять… девять… восемь… семь… шесть…» и так далее. В этом маленьком глухом отсеке единственно важным было последнее слово. Потом Шепард услышал, как Дик Слейтон сказал:

– Пуск! Вперед, Хосе!

Луизы Шепард не было в это время в долине скорби. Она находилась в своем доме в Вирджиния-Бич, но трудно было определить, где пребывает в этот момент ее душа. Никогда еще за всю историю испытательных полетов жена летчика не оказывалась в таком странном положении. Естественно, все жены понимали, что пресса проявит «некоторый интерес» к реакциям жены и семьи первого астронавта, но Луиза вовсе не ожидала того, что сейчас происходило перед ее домом. Всякий раз, когда кто-нибудь из дочерей Луизы выглядывал в окно, им казалось, что во дворе разворачивается настоящий карнавал. Толпы журналистов, телеоператоров и еще каких-то людей в ветровках, опоясанных кожаными ремнями, швыряли банки пепси-колы, перекрикивались друг с другом и ходили кругами в безумной жажде каких-нибудь новостей об измученной душе Луизы Шепард. Им был нужен стон, слеза, искаженные черты лица, несколько сокровенных слов от друзей - что угодно. Они стали впадать в отчаяние. Дайте нам знак! Дайте нам что-нибудь! Хоть мусорщика! Наконец на улице появился мусорщик с большими пластиковыми пакетами; он курил сигару, чтобы перебить их запах. Журналисты набросились на него и на его вонючие пакеты со всех сторон. Может быть, он знаком с Шепардами?! С Луизой?! Может быть, он бывал в доме?! А не знает ли он что-нибудь о chez Шепард? Мусорщик уселся в грузовик, попыхивая сигарой, а они стали барабанить по кабине. Откройте! Мы хотим увидеть! Они стояли на коленях. Они ползали в грязи. Они брали интервью у собаки, у кота, у рододендронов…