В конце февраля 1961 года не один Гленн был разозлен. Гилрут наконец-то опубликовал в прессе имена людей, которые совершат три первых космических полета: Гленн, Гриссом, Шепард - в алфавитном порядке, добавив, что еще не принято решение о том, кто из них совершит первый полет через девяносто дней. Вышел «Лайф» с портретами Гленна, Гриссома и Шепарда на обложке и огромной статьей под заглавием «Первые трое». Журналистам все происходящее очень нравилось. Они пытались уговорить НАСА дать первым троим астронавтам название «Золотая команда», а остальным - «Красная команда». Золотая команда и Красная команда! Боже! Открывались просто сказочные возможности.

«Лайф» был чем-то вроде бюллетеня братства, и заметка о «первых троих» была воспринята Диком Слейтоном, Уолли Ширрой, Скоттом Карпентером и Гордоном Купером как оскорбление. Ведь теперь они были «остальные четверо». Они… остались позади! Это трудно было сформулировать, но в этом заключалось что-то равносильное провалу.

«Лайф» старался быть на высоте. Репортеры слетали на Мыс к «первым троим», их женам и детям, и в журнале появилось множество сделанных в Какао-Бич снимков неразлучной семьи астронавтов. Добропорядочный Джентльмен старался изобразить происходящее в подобающем виде. Прежде всего, график поездок астронавтов никак не вязался с представлениями о нормальной семейной жизни. Сказать, что астронавты отправлялись на пикники со своими семьями в одно и то же время, пусть и в разные места, было бы сильным преувеличением. А устроить такой спектакль на Мысе - что было совершенно невыносимо для жен - значит совершить грубейшую ошибку. Чтобы собрать на совместное веселье семьи астронавтов, журналистам пришлось бы иметь дело не с Гленнами, Гриссомами и Шепардами, а с кланами Дьякона, Индианца и Ледяного капитана. А это было непросто. Они расходились, как корабли ночью, даже в самые спокойные времена, а сейчас время было вовсе не спокойным. И тут уж ничего не мог поделать даже «Лайф» со всеми его возможностями (отнюдь не малыми). Был сделан снимок на разворот: «первые трое» с женами и детьми, блистательное племя «первых троих» на пляже Какао-Бич на фоне исследовательской ракеты (о чем гласила сопроводительная надпись), взлетающей на базе в нескольких милях поодаль. На самом деле они смотрелись как три семьи из враждебных друг другу и воюющих между собою частей нашей беспокойной планеты; члены этих семей никогда не смотрели друг на друга, пока их не выбросило после кораблекрушения на этот проклятый берег. Они стояли в своих праздничных костюмах и мрачно глядели вдаль, высматривая на горизонте спасательные корабли - желательно три судна под разными флагами.

А «остальные четверо»? Они, должно быть, провалились в трещину в земле.

Гленн продолжал работать астронавтом-дублером и мастером шарад, словно это были роли, на которые его выбрал пресвитерианский Бог. Он отдавался этим ролям «на все сто», пользуясь одной из его излюбленных фраз. Кроме того, если бы по неисповедимым путям Господним вышло так, что Шепард не смог совершить первый полет - по той или иной причине, - Гленн «на все сто» готов был занять его место. К апрелю для летучих жокеев вроде Гленна появился спасительный выход - отказаться от личных амбиций и раствориться в самой миссии. Проект «Меркурий» окружало настоящее чувство миссии. Могущественный советский «Интеграл» только что запустил на орбиту еще два огромных космических корабля с манекенами космонавтов и собаками на борту, и оба эти полета были успешными с начала и до конца. Космическая гонка набирала витки. Гилрут рассчитывал послать Шепарда в полет в марте, но Вернер фон Браун настаивал еще на одном, последнем испытании ракеты «Редстоун». Испытание прошло отлично, и теперь каждый, оглядываясь в прошлое, раздумывал, не потеряно ли драгоценное время зря. Полет Шепарда был запланирован на 2 мая, хотя публично не сообщалось, что полетит именно он. Игра в шараду продолжалась, и Гленн по-прежнему читал в газетах о себе как о вероятном кандидате. Люди из НАСА, толкущиеся вокруг ангара С, предлагали 2 мая привести всех троих - Гленна, Гриссома и Шепарда - на пусковую установку в высотно-компенсирующих костюмах и капюшонах, чтобы страна не знала, кто именно совершает первый полет, до тех пор пока астронавт не окажется внутри капсулы. Причина такого решения уже давно была забыта.

Инженеры и специалисты из НАСА так выкладывались на Мысе в последние недели, что соглашались пойти отдохнуть только по приказу. Это было изнурительное время и, одновременно, интерлюдия к такому выбросу адреналина, который люди запоминают на всю жизнь. Это была интерлюдия к такому полному подчинению души и тела единой задаче, которое обычно случается только во время войны. Но ведь это и была война, хотя никто и не произносил этого слова. Люди, сами того не осознавая, подчинились исконному духу поединка. Через какие-то считанные дни один из парней действительно заберется на верхушку ракеты. Каждый чувствовал, что жизнь астронавта, кем бы он ни оказался (а это знали лишь немногие), находится в его руках. Взрыв системы «Меркурий-Атлас-1» здесь, на Мысе, девять месяцев назад стал холодным душем даже для ветеранов летных испытаний. Тогда собрали вместе всех семерых астронавтов - отчасти для того, чтобы придать им уверенности в новой системе. И они, а также все вокруг, смотрели в небо и видели, как агрегат разорвало на кусочки. А через несколько дней один из этих самых парней будет лежать в ракете (пусть и в «Редстоуне», а не в «Атласе»), когда зажгут свечу. Почти все в НАСА были хорошо знакомы с астронавтами. И те считали НАСА чем-то вроде семьи. Еще с конца Второй мировой войны выражение «правительственная бюрократия» неизменно вызывало насмешки. Но, в конце концов, бюрократия была лишь машиной для общественной работы. В эти ужасные и прекрасные дни весны 1961 года мужчины и женщины из Космической оперативной группы НАСА узнали, что несчастная, жестоко высмеиваемая бюрократия двадцатого века вкупе с духовной мотивацией - в данном случае с истинным патриотизмом и глубокой заботой о жизни идущего на поединок воина - может обрести религиозную ауру. Воодушевление, охватившее НАСА, выплеснулось и на жителей Какао-Бич. Самые заурядные из них, которые работали на бензоколонках трассы А1А и занимались браконьерской охотой на аллигаторов, говорили туристам во время заправки: «Да, от этого «Атласа» шуму было побольше, чем от майских жуков на веранде, но мы верим в «Редстоун» и думаем, что с ним все получится». Каждый, кто чувствовал в то время «дух НАСА», хотел быть причастным к нему. В этом было что-то религиозное, что инженеры и пилоты не могли выразить на словах. Но все это ощущали.