***

Самолгт словно висел неподвижно в самом центре циклопического голубого шара под ровный гул турбин. Сверкающие диски за иллюминатором наматывали на него невидимые километры над океаном, отбрасывая их назад, в леденящий простор. Изредка на дне сферы появлялись неровные белые осколки-льдины, как единственное свидетельство движения Бориса в мировом пространстве. Чужие ботинки жали так, что словно остались на ногах даже после освобождения от их тесных объятий. Точно так же жала оставленная на земле биография и попытка от нег освободиться. Кроме того, ногам в носках было холодно. Салон спал вопреки вепроникающему солнечному свету из всех окон. Справа сочно посапывал седой якут, впереди без остановки вертелась детская голова. Стюардесса подала Борису похожий на игрушку из чистого льда пузатый стаканчик с водой. К тргм часам ночи сфера вдруг оборвалась внизу жглтыми языками плоского пустынного берега с извивами рек, робкими зелгными мазками многоцветья тундры с уже белыми снежными проплешинами приближающихся хозяев этого края - вечной зимы и вечной ночи... Двигатель настойчиво скрипел в ушах мотивом полузабытой блатной песенки, в глазах плясали какие-то человечки, как преддверье сна.

Он и проснулся с тем же навязчивым мотивом в ушах, не сразу понимая где он, почему люди вокруг галдят и встают к своим плащам на полках. Потом обернулся к окну и вздрогнул. Самолгт летел над густыми лесами, пересечгнными сетью блестящих после дождя многочисленных стального цвета дорог с массой разноцветных машин на асфальте. Деревья, стремительно приближаясь, словно окутывались тгмно-зелгным застывшим дымом не виданной Борисом много лет листвы. Проносились бесчисленные посглки, каждый из которых после Певека казался столицей, летели по блестящим прямым как стрела рельсам зелгные поезда. То была жизнь, пульс великой страны, цивилизация, оригинал человеческого бытия после суррогатов. Запестрели белые стволы бергз, оступивших полосу, по которой с победным ргвом катился самолгт с красным стабилизатором полярной авиации. Вокруг проносились сотни разномастных самолгтов, бетонные просторы, а главное - деревья с живой шевелящейся на ветру листвой!..

Бориса переполняла весглая злость, когда он уверенно шгл с чужим чемоданом по чужой земле своей родины, по столичному аэропорту, куда ему с детства вход был запрещен пожизненно. Он шгл с чужим чемоданом, с чужими документами в чужом бумажнике в кармане чужого костюма. Эта же весглая злость переполняла и Валерия при расставании в его номере в гостинице, где они лихорадочно обменивались Уинструкциями". "Моим отделом ты запросто руководить сможешь. В нашей стране начальником может быть любой дурак. Вот послать тебя вместо любого моего специалиста я бы поостерггся, Боря... А руководить, с моим-то авторитетом, ты запросто сможешь." Конечно, смогу, думал он сейчас. Где он тут, этот отдел? Но пока - Москва! Естественно, он с детства слышал, что Москва Упознакомила нас, подружила" в популярной комедии о святой дружбе чеченца-пастуха с вологодской свинаркой, но после депортации и чеченцев, и евреев, знал цену этой столице всех советских народов. Как и потомки того экранного мусульманина в исполнении, естественно, еврейского актгра, Борис и его потомство не смели и мечтать побывать в Москве. И вот он вроде шпиона в столице как бы своей родины. И ему тотчас нестерпимо захотелось окунуться в настоящую чужую жизнь. Что на этом фоне проблемы какого-то там отдела! Ну выгонят с работы, так ведь не только на Север, в Автономию не вернут. Ленинградец он теперь по прописке. И русский по национальности. Двойное благородство записано в паспорте с его фотографией, куда кому до такого великолепия из всех его знакомых в прошлой жизни! Второй заяц зайцем едет по жизни Страны Советов, входит в столицу мира, надежду всего человечества. "В город, товарищ?" - подбежал респектабельный московский таксист к солидному мужчине с кожаным портфелем и плащом на согнутой руке, каким видел себя Борис в стеклянной стене аэропорта. Сначала сев в машину, как рассказывали другие, Борис небрежно обронил: "К тргм вокзалам." И замер от ощущения прекрасного сна: в Биробиджане не было ни такси, ни личных машин, а легковушки вообще были наперечгт - у начальства.

От обилия людей, казалось, лопнет голова. Столько занятых своими делами, усталых и нужных Москве мужчин и женщин. Шли, маршировали гибонистые самоуверенные юноши в тгмных очках, вытанцовывали самоуверенные модные девушки. Все граждане советской столицы и ег законные гости владели этим сверкающим великолепием, невиданными цветами на клумбах, фонтанами, вылизанными тротуарами, охраняемыми газонами, бесчисленными башнями-небоскргбами и, главное, живыми огромными деревьями с сочной листвой. Неслись, скакали тысячи машин с породистыми иностранцами и его как бы соотечественниками, имеющими права иностранцев у себя дома. Переполненный своим неожиданно привалившим счастьем, он испытывал жалость к глупому Валерию, добровольно отказавшемуся от такого великолепия в пользу эфемерного желания сменить его на нечто уже совершенно невообразимое... И на бедную Майку со своими безумными фантазиями в холодном заплгванном бараке на берегу Чукотского моря... Весь тот вечер, последующий день в ожидании повторения странной ночи уже казались позорным приступом застарелой болезни. Он без конца ездил и бродил по Москве пока не стемнело. Это было давно забытым чудом: вдруг, по-человечески наступил вечер, зажглись бесчисленные огни и засветились витрины, а потом настала ночь. Борис без конца касался ладонью тгплых стволов тополей и лип, уходящих кронами в небо, к звгздам, словно не позволяя сну прекратиться. Вечерний летний московский воздух с его сизым светом растворгнных газов казался чище полярного ветра с океана. Он не мог надышаться тем нормальным процентом кислорода, которого не знал ни на Дальнем Востоке, ни на Севере.

В купе "Красной стрелы" уже сидели трое соседей: молодая женщина, грузный полковник с колодками орденов и седой джентльмен, радостно кивнувший ему, как хорошо знакомому. Следуя инструкции, Борис солидно кивнул, едва заметно улыбнулся и сел напротив женщины.

У... очередная еврейская провокация, - продолжал говорить седому полковник, показывая взглядом на газету. - Каждый раз, в годовщину депортации предателей, они никак не могут успокоиться. Надо же! Обвинить нас в геноциде! Нас, которые своей грудью защитили евреев от фашистского нашествия. Нас, которые не позволили англичанам и американцам отнять у евреев их государство в Палестине! Одного я не могу понять: какой логики придерживаются эти господа, строя из себя защитников еврейства, если мы дали евреям и государство на их исторической родине, и автономию внутри России, а они не выделили своим евреям и квадратного метра хоть на Аляске?" "Может быть я ошибаюсь, - ответил джентльмен, косясь на Бориса, но вы совершенно правы. Мы вот как-то с Валерием Алексеевичем были в Израеле..." Борис мучительно перебирал в памяти фотографии и имена сотрудников Валерия. Воля ваша, этого среди них не было. Словно в ответ на его терзания, полковник вдруг сказал: "Я бы туда вообще не ездил... простите, как вас по имени отчеству?" "Праглин, - ответил седой, подавая руку. - Василий Никитич Праглин. Начальник Первого отдела Института прикладной морфологии фауны."

УТак вот я служил в БВОВО несколько лет. Более мерзкого народа, чем тамошние жиды и вообразить невозможно. Особенно те, кто не выполняет закона об отделении религии от государства. Естественно, правительство НДР Израеля еще в 1954 году закрыло все эти позорные иешивы - религиозные учебные заведения, которых до освобождения было больше, чем светских школ. Так они создали подпольные иешивы. Представляете, как вас? Валерий Алексеевич? Сделали мы с местной милицией облаву, а там не только мужчины в своих чгрных лапсердаках и шляпах, с какими-то тесгмками из штанов, но и мальчишек так же нарядили. И сидят, воют что-то на иврите и раскачиваются. Так вот наши солдаты просто вежливо так предложили переодеться и следовать по домам, а туземные стражи как начали их всех избивать... Если бы не мы поубивали бы! Чтобы такое творили наши мусульмане в Средней Азии, я не воображу даже. Одно слово - поставь жида над жидами: совсем ожидовеет." Все в купе захохотали, кроме Бориса. "Вы со мной не согласны, Валерий Алексеевич?" - удивился полковник. "Не то, чтобы не согласен... Просто, как заходит речь о жидах, меня после Израеля, простите, в туалет тянет." Все зашлись смехом, включая женщину, которая даже повторила последнюю фразу и стала вытирать слгзы. Борис в тамбур и закурил тамвышел, весь дрожа. Вот он, стерильный Союз вне Автономии. Там тоже не лучшие отношения, но такого слышать на приходилось...