– Тета, кушат надо, пажалста! – попросил он.

Деньги у Веры, конечно, были. Но была и начатая пачка крекеров, которые она грызла. И она протянула эту пачку мальчику, чтобы потом, возможно, дать еще и денег. Но не успела, мальчик взял крекеры, посмотрел на них, сморщился и швырнул обратно в машину, крекеры обсыпали Веру с ног до головы. После этого он закричал:

– Блад, денег дай, я сказал кому!

– Ах ты, сучонок! – изумилась Вера.

Мальчик засмеялся, плюнул в Веру, попав на плечо, которое она потом долго терла, и исчез.

С тех пор она принципиально никому никогда не подает, даже церковным нищим, посещая по праздникам храм (ей нравится думать, что она верующая).

Однажды она сказала:

– Я поняла, почему ты им подаешь. Ты страшно зависимый, ты зависишь от чужих мнений. Даже нищих и бомжей. Не дай бог подумают, что ты скупой или бедный. Мне вот глубоко насрать, кто и что обо мне думает, я сама себе цену знаю. А тебе даже перед этим дерьмом хочется выслужиться.

Я не спорил, потому что часть правды в этом была. Но только часть. Я вовсе не боюсь, что подумают, будто я скупой или бедный. Мне просто это нравится. И я люблю удивлять. Иногда – конечно, не каждый раз, я могу дать не просто подачку, а серьезную бумажку. Тысячу рублей, например, дал смуглому восточному мужчине в халате и на костыле, стоявшему возле магазина, что по соседству с нашим домом. Настроение было хорошее, на душе было светло, уже не помню, отчего, увидел этого человека, вынужденного попрошайничать, хотя далеко еще не старик, захотелось, чтобы ему тоже стало хорошо, вот и дал ему тысячу. И не стал даже любоваться на реакцию, прошел мимо. Правда, через несколько дней, когда оказался там, восточный человек бросился ко мне со всех ног, вернее, с ноги и костыля, начал низко кланяться и что-то бормотать благодарным голосом. Стало неприятно, я дал ему на этот раз сто рублей. И потом старался в магазин этот не ходить, а если и оказывался там, сначала выглядывал, торчит ли нищий на костыле. А через месяц-другой, с наступлением предзимних холодов, он исчез.

Но забавы этой я не бросил, хотя и понимаю, что в ней есть что-то не совсем хорошее.

В «Му-Му» было пусто: время обеда прошло, время ужина не наступило.

Унылый человек вел себя скромно, взял капустный салат и рыбную дешевую котлету с гречкой. Напитки были перед кассой. Компоты, морсы, соки из пакетов, я этого ничего обычно не пью – Вера отучила. Сейчас злорадно (в отместку Вере?) взял суррогат апельсинового сока ядовито желтого цвета. Химически чистый продукт. И попросил бутылку водки.

Фото 24

– Бутылками не подаем, – сказала девушка за стойкой.

– А ты открой, – посоветовал ей мой товарищ, знающий порядки.

Она кивнула, дала откупоренную бутылку и два стакана. Чтобы запить, я взял две больших стеклянных кружки с чем-то красным.

Сели за стол, поставили подносы.

– Меня Митя зовут, – сказал я.

– Анатолий, – буркнул он.

Я налил водки по половине стакана, приподнял свой стакан:

– Твое здоровье!

– Спасибо.

Я отпил небольшой глоток вонючей и гадкой водки (я ее и хорошую-то не очень люблю), Анатолий же проглотил свою порцию сразу, подцепил вилкой капусту, начал жевать, неровно двигая челюстями, будто что-то перекатывал во рту со стороны на сторону. Зубы плохие, из-за этого.

– Живешь здесь? – спросил я.

– Ну.

– Неплохой район.

Он неопределенно повел плечом.

Отколупнул небольшой кусок от котлеты, сунул в рот, опять трудоемко зашевелил челюстями. Отпил что-то мутно-коричневое из стеклянной кружки – наверное, компот. Видно было, что он опасался изобилием еды заглушить хмель. Посмотрел на бутылку. Я налил ему еще.

Он выпил легко, как воду, глубоко вздохнул и начал тереть ладонями глаза. Может быть, это была его первая гигиеническая процедура с утра, хотя время перевалило за полдень.

Потыкал вилкой в салат и вдруг сообщил:

– А район фуфловый. Я тут с детства живу – ничего хорошего. Но раньше было хуже.

– Видишь, что-то меняется.

– Фуфло, если и меняется, оно все равно фуфло. На пиво дашь? Пить чё-то захотелось.

Жидкость в кружке он за питье не признавал.

Что ж, не зря пиво назвали пивом, дал я ему денег на пиво. Они ушел и вернулся, на ходу прихлебывая светло-бурую жидкость.

Сел и продолжил беседу.

– Лично я, вот предложи мне хоть Кремль, не переселюсь. Хоть Арбат, хоть шмарбат. Там дышать нечем. А тут воздух. Я утром на балкон выхожу – у меня дерево прямо в рожу мне листочками шуршит. И соловей нах@яривает. Как в деревне.

– А говоришь – фуфло.

– Кто?

– Что. Район.

– Кто сказал?

– Ты.

– Мало ли. Ты прямо вот всегда доволен, что ли?

– Нет.

– И я нет. Местами. Могу и поругаться. Могу?

– Конечно.

– Могу. Местами. Но в целом я обожаю наш район. Ты зелени видел, сколько у нас?

– Да, зелень есть.

– Еще какая! Так что даже не думай, переезжай.

– Спасибо за совет.

Я говорил с ним и что-то ел, хочется сказать – не чувствуя вкуса, но вкус был такой, что не почувствовать его было невозможно. И мне именно нравилось то, что мясо жесткое и пересоленное, что от клочков брюссельской капусты отдавало чем-то затхлым, что в гречке был какой-то кисловатый привкус – наверное, соуса, которым гречку поливают, а соус этот готовят впрок на всю неделю.

Мне нравилось и чувство хмеля, которое в меня вползло, туповатое и мутное. Все было не то, что я привык есть и пить, хотя и не гурман, но я себя будто наказывал за что-то, непонятно, за что. Или привыкал к чему-то новому, хотя никакой в этом необходимости не было.

У меня еще у метро появился соблазн ошеломить этого заурядного алкоголика нежданным даром – как ошеломил когда-то колченогого попрошайку у магазина. Сейчас вытащу тысячную бумажку, положу и скажу: бери. На счастье. От чистого сердца. Вот будет восторг у мужика!

Меж тем Анатолий, выпив почти всю бутылку и залив ее пивом, не очень даже и опьянел, с явной скукой дожидался момента, когда можно будет уйти.

Достал из кармана пачку сигарет и огляделся.

– Нельзя курить. Я выйду?

Сейчас уйдет и не вернется. А зачем? – все выпито, на добавку рассчитывать вряд ли приходится. Да ему, возможно, не надо, он знает свою норму, живет на подсосе, как говорил сосед из моего детства, техник при котельной военного городка дядя Кеша, который никогда не был трезв, но и сильно пьяным его никто не видел. На подсосе живу! – хвастался он.

– Постой, – сказал я Анатолию. И достал бумажник. Открыл его. Там было несколько тысячных купюр и одна пятитысячная. Тысяч десять всего, обычная карманная сумма для человека среднего достатка. Я хотел вынуть тысячу, но подумал, что этой суммы мало для того, чтобы в меланхолической душе Анатолия что-то зашевелилось. А вот пятерка наверняка ошарашит.

И я положил на стол красную бумажку.

– Возьми.

– Не понял, – сказал он.

– У меня сегодня хороший день, – соврал я. – Хочется, чтобы и тебе было хорошо.

– А меньше нет? Я эту еще и не разменяю. Или скажут: украл. Или потеряю.

– Другие деньги тоже можешь потерять.

– Если меньше, не жалко. А эту – ну ее! – Анатолий посмотрел на пятитысячную купюру почти брезгливо.

– Ладно.

Я забрал пятерку и положил тысячу.

– Другое дело, – сказал Анатолий, огляделся, взял бумажку, аккуратно сложил и сунул в нагрудный карман. – Спасибо.

– На здоровье.

Он постоял еще немного, а потом, кашлянув, сказал:

– Ну, я пошел?

– До свидания.

– Главное, даже не думай, переезжай. У нас отлично. Я тебе говорю.

И, отблагодарив меня этим советом, он удалился, оставшись для меня загадочным и непостижимым, причем вряд ли я постиг бы его, даже если бы даже с ним год. Может, потому, что постигать там особо и нечего.