"И всё равно Жирафа корыстная и лживая, - уговаривала себя Вика. Просто она цену себе набивает, благородненькой прикидывается. А сама корыстная и лживая, вот. И я буду повторять эти слова столько, сколько нужно. Я буду повторять их до тех пор, пока они не станут правдой".

А между тем, отцу становилось всё хуже и хуже. Его кожа пожелтела, глаза ввалились, он иссох и сжался. Казалось, в постели лежит десятилетний ребёнок, а не взрослый мужчина.

Иногда по ночам Вика слышала, как Олеся плачет на кухне. Плачет тихо, приглушённо, долго, по-детски. Но на утро на её лице не было никаких следов от этих ночных слёз, - она была свежей, умытой солнечным светом, бодрой. Теперь ей надо было бодриться за двоих.

Вика старалась не пропускать занятий. Ей было стыдно признаться в этом даже себе, но ей не хотелось лишний раз оставаться дома - наедине со своими страхами, в ожидании приближающегося кошмара.

Она не забывала об отце ни на минуту, но в школе можно было не чувствовать себя такой несчастной. И потом, в школе был Влад. "Это не любовь, не любовь, - повторяла себе Вика. - Меня просто тянет к нему, вот и всё". Ей казалось, что это плохо, что так не должно быть. Но было. Как будто они были связаны пуповиной, если один из них уходил далеко, пуповина натягивалась, и обоим становилось больно.

- Ты с ним встречаешься? - спрашивала любопытная Женька. Всё-то она успевает: и своей жизнью жить и в чужие влезать. - Что, большая Л.?

Чижик всегда так говорила о любви - "большая Л." Ей не хотелось лишний раз произносить слово "любовь". "Люди всё портят словами, - говорила она. Сто раз скажешь "халва" и становится не сладко, а противно. Сто раз скажешь "любовь", глядишь, слово и потеряет свой смысл".

- Так что у вас, - не отставала Женька, - большая Л.?

- Ничего подобного, - Вика ущипнула себя за руку, чтобы отвлечься на эту боль и не покраснеть. - Просто мне скучно, вот я с ним и хожу.

- Ага, скучно, - было видно, что Женька ни одному её слову не верит. Вижу, как ты на него смотришь.

Вика поняла, что запираться глупо. Она сама себя не понимает, а если ещё будет что-то придумывать, окончательно запутается.

- Не знаю, Чижик, - призналась она. - Совсем не знаю. Иногда я говорю себе: "Я его люблю" и чувствую, что это неправда. И тогда говорю вслух: "Я его не люблю". И... тоже ложь.

- Да-а, - в задумчивости Женька пригладила волосы на висках. - Даже не знаю... Ведь по-разному бывает. Бывает - раз! - и влюбилась, как будто шла-шла и провалилась в открытый люк. Но бывает и по-другому: ничего не подозреваешь, просто живёшь, просто дышишь, а потом оказывается, что ты давным-давно и по уши в этом самом люке.

Вика с интересом посмотрела на подругу. Так и есть. Даже странно, что Чижик всё правильно понимает, а главное - может объяснить.

- Но мне с ним совершенно не о чем говорить, - пожаловалась Вика. Иногда так и сидим молча.

- И тебе плохо?

- Нет, - Вика пожала плечами. - Не плохо. Даже хорошо как-то.

- Тогда не придирайся, - улыбнулась Женька. - Поговорить мало ли с кем можно. Я вот, например, с любым встречным поперечным могу болтать часами. А вот чтобы молчать... Нет, молчать можно только с очень близким человеком.

И правда, вместе с Владом молчать было нескучно. Тишина была живой и наполненной, как если бы они были дельфинами, и могли понимать друг друга, обмениваясь ультразвуками.

- Может быть, правда - она не в словах, она на стыке слов, - задумчиво проговорила Вика. - Вот почему люди так любят поэзию. А в прозе - абзацы, пробелы и красные строки. А в разговорах - паузы и тишину...

- Или давай установим истину другим способом, - Женька оживилась от внезапно пришедшей идеи, она совсем не слушала подругу. - О чём ты думаешь, когда просыпаешься? Какая первая мысль приходит тебе в голову?

- Ну, - Вика подняла глаза к потолку, - думаю, что надеть в школу. Думаю, опаздываю или нет и сколько времени...

- Но это ведь потом, не сразу, - перебила её Женька. - А самое-самое первое - о чём?

Вика улыбнулась нежной, лёгкой улыбкой.

- О нём. Думаю, что видела вчера, что увижу сегодня.

- Вот оно! - Чижик подняла колено и хлопнула по нему ладонью. - А ты ещё спрашиваешь! А ты ещё сомневаешься!

Вика улыбалась - таинственно и растерянно.

- Значит, большая Л.? - спросила она, всё ещё не веря.

- Конечно, а что же ещё?

"Как это не вовремя, - подумала Вика с грустью. - Именно теперь, когда папа болеет, именно теперь, когда я должна бороться с Жирафой... Наверное, всё и всегда случается не вовремя, надо привыкать".

Влад ждал её около школы. Прощался с Ёлкиным, пожимал ему руку, а сам следил за дверью - когда она выйдет.

Вика взглянула на него, улыбнулась, и её обожгло воспоминание: когда они поссорились, она всю ночь не могла заснуть. Бессонница переворачивала её с бока на бок, как ягнёнка на вертеле, и так она промаялась до самого утра. "Любовь - это как аппендицит, - подумала она. - Если проведёшь ночь без сна, если не сможешь уснуть от боли - нужно резать. Все врачи знают об этом. Только я не знала..."

- О чём ты думаешь, когда просыпаешься? - спросила она Влада. Они шли рядом, глядя под ноги, старательно обходя лужи.

Тот пожал плечами.

- Не знаю. О разном. - Он нахмурился, припоминая. - Думаю, нужно ли сразу вставать или можно ещё поваляться.

- А ещё?

- И ещё думаю, есть ли в этот день курсы или нет.

- И всё?

- И всё.

Он почувствовал, что она разочарована, но не мог понять - почему.

- Ну, и немножко о тебе, - соврал он.

- Правда? - она заулыбалась, поворачивая к нему лицо. - Надеюсь, сначала обо мне, а потом о курсах?

- Может, и так, - невозможно было не улыбнуться в ответ. - Конечно, так.

Он готов был сказать всё, что угодно, только чтобы увидеть её улыбку открытую, ослепительную, так улыбаются только тем, кого любят.

- А знаешь, ведь я совсем не такая красотка, когда не накрашенная, - ни с того, ни с сего призналась она. - Я совершенно обычная. Даже не знаю, за что меня можно было бы полюбить.

- А тебе и не нужно знать, - он взял её за руку. - Главное, чтобы другие знали.

- А ты? - Она остановилась и посмотрела на него в упор. - Ты знаешь?

Он кивнул с серьёзным видом.

- Догадываюсь.

Он не мог говорить о своих чувствах. Ему казалось, что его любовь - это тайна, и от признания она может скукожиться и уменьшиться.

"Лучше молчать о том, что есть, чем болтать о том, чего нет", справедливо полагал он.

Я хочу, чтобы всё было, как раньше

Открыв дверь своим ключом, Вика тихонько прошла в прихожую. Из кухни доносились голоса: баритон отца и чьё-то высокое, пронзительное сопрано. Голоса спорили, перебивали друг друга, говорили без остановки.

Сначала Вика решила, что женский голос принадлежит Жирафе, но нет, это была не она.

Сквозь закрытую кухонную дверь трудно было разобрать, о чём именно шёл спор, но Вика прокралась поближе, и смогла различать слова.

- Как ты можешь говорить об этом! - говорил отец. - Как у тебя язык поворачивается говорить такое!

- А что? - женский голос ничуть не был смущён внезапным отпором. Разве я не имею таких же прав, как и ты?

- Нет, не имеешь. - Чувствовалось, что отец с трудом сдерживает раздражение. - С тех пор, как... А-а, даже вспоминать тошно... С этих самых пор ты больше ни на что не имеешь права.

Вика поняла одно - к ним в дом пришла посторонняя женщина, которая чем-то угрожает её отцу. Женщина курила, потому что в квартире стоял запах ментоловых сигарет, и отец позволил ей курить. С тех пор, как сам он расстался с этой вредной привычкой, он терпеть не мог табачного дыма. А если он позволил курить этой даме, значит, она имела над ним непонятную власть.

Было бы так просто - войти к ним, поздороваться, спросить, что ей, собственно, нужно. Но тогда и она, и отец замкнутся, ни слова правды не скажут в её присутствии. А Вике нужна была правда - на меньшее она не согласна.