Таня Воробей

Жирафа

Одна-одинёшенька на всём белом свете

- Открой дверь! Ты меня слышишь? Немедленно открой дверь!

Стуки становились всё громче. Казалось, хрупкая дверь сейчас не выдержит и проломится, обрушится прямо на неё, как обрушилось это внезапное, ослепляющее горе.

Она сидела на краю ванной, глядя на свои сложенные на коленях руки и беззвучно плакала, даже не пытаясь вытереть слёзы.

- Что ты там делаешь? - не унимался голос. - Что, чёрт возьми, ты там делаешь?

Опять чертыхается от бессилия, насыщает свои слова гневом и криком, чтобы они стали весомее и страшнее. Но пусть он кричит хоть тысячу лет, ему никто не ответит.

- Прекрати надо мной издеваться! - и снова тяжёлые стуки в дверь отозвались у неё в груди. - Если не выйдешь сейчас же, я выключу свет!

Вика поднялась и заглянула в глаза своему отражению в зеркале. Глаза были заплаканные и злые, как у вурдалака. Она включила ледяную воду и умылась, но лицо всё равно оставалось красным и опухшим. И, глядя на своё жалкое отражение, она зарыдала снова, с удвоенной силой.

И тут свет погас. Непроглядная тьма накрыла её, как пушистое и душное одеяло. Она забралась с ногами на стиральную машину, обняла колени и стала вглядываться в темноту. Летучей мышью повисло на крюке мятое полотенце; бельевая корзина замерла в углу, как коренастое, угрюмое чудище, поджавшее под себя сильные лапы, перед последним, решающим броском; и в зеркальной, чёрной мути притаился кто-то непонятный и угрожающий, кто-то, кто с сегодняшнего дня перестал быть Викой.

Человек у двери шумно вздохнул, потоптался и ушёл на кухню. Дрогнула стеклянная дверь, и чашки, бокалы и сахарницы ответили ей согласным дребезжинием.. Ему надоело разговаривать с пустотой. Он устал сражаться с деревянной дверью. Вика без труда представила, что он делает сейчас один на кухне, - курит и ходит из угла в угол. Стряхивает пепел мимо пепельницы в виде огромного башмака и смотрит в окно.

Этот человек был её отцом, самым родным на земле человеком. А она ненавидела его, как чужого, только ещё хуже.

- Я должна с кем-то поговорить, - прошептала Вика, слезая со стиральной машины. - Я должна с кем-то поговорить, чтобы не сойти с ума.

Тихонько, чтобы он не услышал, она прокралась в свою комнату и придвинула к двери письменный стол. Хорошо ещё, что у неё есть лучший друг, есть человек, которому можно рассказать всё на свете, и он поймёт правильно.

- Мама, они меня очень обидели, - сказала она, глядя перед собой. - Они не имели права так со мной обойтись.

Мама смотрела на неё ласково и понимающе, а её губы были чуть тронуты кроткой улыбкой. Эта улыбка как будто говорила: "Конечно, они не правы. Но разве в этом мире люди получают по заслугам?" Но Вика не нуждалась в её словах, ей было нужно, чтобы кто-то внимательно выслушал её, спокойно и не перебивая.

- Я его ненавижу, - жарко шептала она, держась пальцами за виски, чтобы голову не разорвало от пульсирующей боли. - Ненавижу, потому что он предатель. Он и тебя предал, и меня. Но даже не это главное. Он предал наш мир, наш уютный мир. Только наш. Разве это можно простить?

Ей показалось, что мама слегка нахмурилась, и её улыбка стала совсем невесёлой.

- А обещал мне совсем другое, - продолжала Вика. - Обещал, что мы всегда будем вместе: ты, я и он. А теперь бросил нас. - Она всхлипнула. - Ты бы видела! Выглядит, как последний придурок. Бороду сбрил. Я сразу подумала, что что-то не так. С чего нормальному человеку бороду сбривать? А потом и усы. Настоящий урод. - Ей нравилось называть его обидными словами, но легче почему-то всё равно не становилось. - Лицо у него теперь совсем голое, даже неприлично. Я его без усов и не видела никогда. Сколько себя помню, у папы были усы. А теперь - на тебе, приехали. Ни усов, ни папы.

Вика помолчала, и мама молчала вместе с ней.

- А она мне совсем не понравилась, - Вика убрала волосы с разгорячённого лба. - То есть абсолютно. Длинная, как жирафа, сутулая. И волосы крашенные в какой-то апельсиновый цвет. Смотреть противно. И улыбается широко и неискренне. Как будто что-то украла и хочет внимание своей улыбкой отвлечь. И главное, на тебя не похожа ни капельки. Ты красивая, а она - страшила.

Вике казалось, что маме будет приятно, если она расскажет, какая Жирафа непривлекательная. К тому же, так оно и было. На любом захолустном конкурсе красоты ей бы не позволили подработать даже гардеробщицей. А мама наоборот. Во-первых, она настоящая блондинка, что не так уж часто встречается. Во-вторых, у неё черты лица - правильные, ни одного изъяна. А Вика - вся в неё. Только вот носик подкачал - вздёрнутый, как у отца. Вечно от него одни неприятности.

- Он сошёл с ума, - твердила Вика. - Надо быть безумным, чтобы обратить внимание на такую. Но ведь от этого ничуть не легче... И что мне теперь делать?

Мама не отвечала, только улыбалась своей грустной и загадочной улыбкой. И тут Вика услышала отчётливые слова, которые эхом отдались в каждой клеточке её тела:

- Ты должна защитить нас от неё, - произнёс приглушённый голос. - Она нам чужая. Она пришла, чтобы уничтожить наш мир. Она пришла, чтобы забрать у нас наши воспоминания. И только ты можешь её остановить.

- Хорошо. - Вика кивнула. - Я так и сделаю. Я положу этому конец.

Она поцеловала мамину фотографию и поставила её на место, за стекло, на самую верхнюю полку. И снова одиночество нахлынуло на неё, как девятый вал. Захлестнуло и сбило с ног. Одна-одинёшенька на всём белом свете. А вокруг только враги и предатели, только обман и подлость.

Ты целуешься с первым встречным, и время останавливается

А всё это случилось из-за того, что в гостях было скучно, и Вика ушла пораньше. У Женьки Чижик мама уехала в очередную командировку, вот и решили собраться. Ёлкин принёс гитару, Некрылов - вина, Наташа даже испекла сладкий хворост по такому случаю. Песни орали, потом стали в "жмурки" играть, чтобы детство вспомнить. Только это не жмурки получились, а "толкалки". Все норовили того, кто зазевался подтолкнуть прямо в руки к водящему.

Вике всё это быстро наскучило, и она ушла на кухню. Знала, где у Женькиной мамы сигареты лежат, вот и решила покурить. Сигареты-то нашла, а вот зажигалки нет. И тут как раз Ляпустин заходит. Раскраснелся от "толкалок", смеётся.

- Влад, у тебя спички есть?

- Зажигалка подойдёт? - он ловко поднёс огонь к её сигарете. - Сам-то я не курю, а зажигалку ношу. На всякий случай.

- Ну, вот он и подвернулся, - сказала Вика и улыбнулась.

- Кто?

- Случай этот.

Уселась Вика на подоконник и ногой болтает. А на ноге у неё туфли чёрные, лаковые. При желании свое отражение можно в этих туфлях разглядеть. Да только нет у Влада такого желания. Он лишний раз на себя и в зеркало-то не смотрит, ничего там хорошего за все свои пятнадцать лет он ещё не увидел. А вот Вика - совсем другое дело, на неё посмотреть приятно. Вся она такая беленькая, ладная, гладкая, и ямочки на щеках. Только вот сидит, ногой болтает и молчит, как будто поговорить не о чем.

- Хорошо посидели, - сказал Влад, краснея от глупости собственных слов.

- Ага, - подтвердила Вика, а сама смотрит на него пристально.

- Это потому, что родителей нет. Если бы были, тут не развернёшься.

- И правда, не развернёшься, - соглашается Вика, а от себя ни словечка не добавит. Затягивается неумело и глаз с Влада не сводит. Неловко ему от такого её взгляда, и уйти тоже неловко. Вот и поддерживает он угасающую беседу изо всех сил, а она ему не помогает как будто из принципа.

- Влад. Мы ведь с тобой друзья?

Он даже растерялся. К чему эти вопросы глупые? Зачем говорить о том, что и так очевидно?

- Конечно, друзья. Ведь не подруги же.

Кивнула, и как будто довольна осталась таким ответом.