На эту же особенность обращает внимание и А.И. Куприн в своей превосходной миниатюре «Моментальная фотография». Приведем довольно пространный фрагмент этого словесного портрета.
Ленин – «маленького роста, широкоплеч и сухощав. Ни отталкивающего, ни воинственного, ни глубокомысленного нет в наружности Ленина. Есть скуластость и разрез глаз вверх… Купол черепа обширен и высок, но далеко не так преувеличенно, как это выходит в фотографических ракурсах… Остатки волос на висках, а также борода и усы до сих пор свидетельствуют, что в молодости он был отчаянно, огненно, краснорыж. Руки у него большие и очень неприятные… На глаза его я засмотрелся… от природы они узки; кроме того, у Ленина есть привычка щуриться, должно быть, вследствие скрываемой близорукости, и это вместе с быстрыми взглядами исподлобья придает им выражение минутной раскосости и, пожалуй, хитрости. Но не эта особенность меня поразила в них, а цвет их райков… Прошлым летом в Парижском зоологическом саду, увидев золото-красные глаза обезьяны-лемура, я сказал себе удовлетворенно: вот, наконец-то я нашел цвет ленинских глаз! Разница, оказывается, только в том, что у лемура зрачки большие, беспокойные, а у Ленина они точно проколы, сделанные тоненькой иголкой, а из них точно выскакивают синие искры»{20}.
Русская писательница революционных лет Ариадна Тыркова, не раз видевшая Ленина, делает однозначное, жесткое заключение: «Злой человек был Ленин. И глаза у него волчьи, злые»{21}.
Это свидетельства разных людей, имевших возможность непосредственно лицезреть вождя при жизни. Я просмотрел сотни фотографий и многочисленные кадры кинохроники; везде присутствует весьма обыкновенный человек, но с необыкновенными глазами… Думаю, эта портретная деталь, не имеющая решающего значения для политического портрета русского революционера, тем не менее оттеняет при помощи внешних свойств главное внутреннее качество этого человека – мощный интеллект. Однако слово «мощный» не говорит о его нравственной направленности. Слишком часто этот интеллект был не только прагматичным, гибким, изощренным, но и злым, коварным. При всей революционной радикальности ум Ленина был в немалой степени и имперским. Здесь нет противоречия, а есть ярко выраженный ленинский прагматизм, нацеленный на главный предмет своих устремлений: власть, власть, власть. Этот радикальный прагматизм не остановил его действий, способствующих поражению собственного отечества в империалистической войне, во имя прихода его партии к власти. Этот радикализм заставил его смириться (на первых порах) с потерей бывшей великой империей целых национальных кусков. Но когда это стало грозить нарастающей тенденцией полного распада, Ленин отбросил в сторону свой революционный интернационализм и стал укреплять Российскую империю, преобразуя, правда, это историческое образование в советское, большевистское. И везде главной доминантой для революционера была власть. Не из патриотизма и любви к отечеству Ленин стал спасать Россию в границах великой империи. Ведь нередко к России и русским он относился, мягко говоря, непристойно.
…В своем письме Берзину по поводу выпуска коммунистической пропагандистской литературы Ленин сетует, что дело идет плохо. Советует «выписать из Цюриха Колнера или Шнейера», которым следует платить за работу «архищедро». Далее продолжает: «Русским дуракам раздайте работу: посылать сюда вырезки, а не случайные номера (как делали эти идиоты до сих пор). Назначьте поименно ответственных за это лиц, и мы их приструним…»{22}
В записках, рассчитанных не для публичного восприятия, не для «Правды», Ленин без тени смущения называет своих соотечественников «дураками» и «идиотами», которые способны лишь на элементарно-примитивную работу. А левые – но из Цюриха! – должны оплачиваться «архищедро». Записка эта невелика, но весьма красноречива. Естественно, многие десятилетия она была заточена в секретный архив, и никакое Полное (!) собрание сочинений не могло рассчитывать на его включение для публикации. Подобное отношение Ленина к русскости встречается у вождя многократно.
Увы, так было всегда. Кто-то боролся и борется за Россию, а кто-то за власть над ней…
Я предвижу, что многое из сказанного в книге (особенно оценки, но факты документированы) будет подвергаться сомнению, опровергаться, оспариваться, разоблачаться. Мы это так умеем делать! Пожалуй, это одно из главных умений, чему нас научили Ленин и ленинизм. Нетерпимость ко всему, что не вписывается в прокрустово ложе марксистских представлений, жестких схем, пропагандистских штампов, стала чертой национального характера. У самых истоков всего советского внушалось: инакомыслие преступно. С тех пор многие люди нетерпимы к взглядам, которые отличаются от их собственных.
Когда обескровленная Россия после Гражданской войны лежала в руинах и казалось, что, наконец, жестокость отступит, ведь на дворе была уже середина 1922 года, Ленин напомнил, что, хотя «насилие не наш идеал», без него, насилия, мы жить не можем. Даже если речь идет об идеях, взглядах, духе человеческом.
Ленин не раз (юрист по образованию!) своими записками и указаниями стремился ужесточить революционные «законы». Именно ему принадлежит идея расстреливать людей за антисоветскую агитацию. По его настоянию идея обрела «плоть» уголовной статьи.
Только за антисоветскую агитацию и пропаганду или одно содействие ей могли отобрать жизнь! Так устанавливал Ленин. Эти положения вошли затем в печально знаменитую статью 58 УК РСФСР и ее модификации. Так было очень долго. Разве это могло пройти бесследно для нашего сознания? Разве стоит удивляться воинственной непримиримости по отношению ко всем, кто мыслит иначе? Мы (я говорю о среднем и старшем поколениях) воспитаны на ленинской методологии. Ленин как олицетворение радикальной части русских марксистов является истоком тотальной идеологической нетерпимости.
Сделав в свое время (наряду с партией) своим любимым детищем Всероссийскую чрезвычайную комиссию – карательный орган диктатуры, Ленин этим самым повлиял на мироощущение коммунистов. Он смог «доказать» и убедить партию, что аморальность, если она в интересах партийного дела, может быть «моральной». Это быстро усвоили. С.И. Гусев (Я.Д. Драбкин), член ЦКК, в своем выступлении на XIV съезде партии заявил: «…Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, то есть смотреть и доносить… У нас есть ЦКК, у нас есть ЦК, я думаю, что каждый член партии должен доносить. Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства… Можно быть прекрасными друзьями, но, раз мы начинаем расходиться в политике, мы вынуждены не только рвать нашу дружбу, но идти дальше – идти на доносительство»{23}. Эти страшные откровения нет нужды комментировать; так думали очень многие. Ленинская идейность одевала тогу полицейщины и политического сыска. На многие десятилетия.
Говорят, и этому есть косвенные свидетельства, что на пороге черты, отделяющей бытие от небытия, Ленин ужаснулся тому, что он сделал, и был готов многое пересмотреть. Не знаю. Не уверен. Этого доподлинно никто уже не в состоянии доказать. Духовные миры исчезают навсегда одновременно с их носителями. Даже если Ленин, во что верится с трудом, хотел бы многое из созданного изменить, все намерения и мысли немого Ленина были похищены у него смертью. Может быть, в этом одна из многих граней личной трагедии этого человека.
Мы долго и часто говорили, что Ленин не успел с помощью нэпа построить «настоящий социализм». Но, внимательно вчитавшись, как он понимал эту «новую политику», отчетливо слышишь в ней старые большевистские мотивы. Для Ленина нэп – это взнузданный капитализм, который в любой момент можно «прихлопнуть». Когда появились сообщения об экономическом грабительстве нэпманов, Ленин среагировал быстро: «…нужен ряд образцовых процессов с применением жесточайших кар. НКЮст, кажись, не понимает, что новая экономическая политика требует новых способов новой жестокости кар»{24}.
