Экономка достала что-то из-за пазухи и кинула в дыру. Неожиданно Гарсон с силой вытолкнул меня из ниши, и я, едва не упав на экономку, оказался с ней лицом к лицу. Она как раз приготовилась выбросить что-то еще. Я схватил ее за руку. От испуга экономка крепко стиснула пальцы, их словно свело судорогой, и мне пришлось разгибать их по одному, чтобы завладеть зажатым в ее руке предметом. Это оказалась запись голоса. Я часами мог вслушиваться в него, наслаждаться легкой, едва заметной картавинкой. Не нужно говорить, как бесценна была для меня эта лента. Гарсон, пока я разжимал руку экономки, успел закрыть люк в полу.

- Нам лучше пройти в комнаты, - сказал он и, не оборачиваясь, уверенный, что я и экономка послушно последуем за ним, пошел вперед.

- Итак, проанализируем, что же случилось, - сказал Гарсон, как только мы вошли в гостиную. Он казался спокойным, но по прерывистому его дыханию я догадывался, как он взволнован.

- Садитесь же, садитесь! - крикнул он мне, и я сел. По-видимому, на какое-то время я забылся, потому что вдруг очнулся от странного ощущения, что я спал и проснулся, обнаружив себя сидящим на краешке стула, Гарсона - расхаживающим по комнате со скрещенными на груди руками и что-то взволнованно говорящим, а экономку - стоящей у двери с потупленным взором.

- Я хотел бы поговорить наедине, - сказал я и удивился слабости своего голоса.

- Что? - крикнул Гарсон. Он вообще говорил неоправданно громко и нервно. - С ней? А знаете ли вы, что это еще не все? У нее еще есть кое-что за пазухой!

Я оторопел. Отчего я сразу не сообразил, что кроме записи голоса экономка могла припрятать что-нибудь еще. Кроме того, она уже успела что-то выбросить, прежде чем я схватил ее за руку. И кто знает, сколько она уже выбросила - по тому, как привычно и уверенно вела она себя, можно было предположить, что она уже не первый раз пользовалась дырой в тупичке. Только странным оцепенением, охватившим меня, мог я объяснить то, что не подумал об этом сразу. Я подошел к экономке и сунул ей руку за ворот.

Она даже не сопротивлялась. Я поборол отвращение, когда пальцы мои коснулись теплой и вялой ее груди, и тщательно обшарил влажные от пота складки ее тела. Там ничего не оказалось.

- Что, это все? - крикнул Гарсон. - Ничего больше нет? Не может этого быть. Ищите лучше! - он сам кинулся к экономке и тщательно обыскал ее.

- А почему вы так уверены, что должно быть что-то еще? - спросил я.

- Потому что тварь! Потому что нельзя доверять!

- Уйдите, - попросил я Гарсона, - я сам.

Экономка взглянула на меня, как затравленный зверек, и вытерла ладони о фартук на животе.

- Давно ты это делаешь? - спросил я как можно спокойнее, чтобы она не замкнулась. Экономка кивнула, втягивая голову в плечи. Я только теперь разглядел, как она сутула и какие большие, жилистые и костлявые у нее руки. Раньше я старался не смотреть на нее, когда мне приходилось давать ей какие-нибудь указания.

- Что же ты успела выкинуть? - Я затаил дыхание.

Экономка долго мялась и ответила нехотя, чуть слышно:

"Фотокарточку с руками... Тряпочку какую-то в полиэтилене...

Каракули на желтой бумажке"...

Фотокарточка... Я сразу догадался, о чем идет речь. Любительский снимок, на котором нет ничего, кроме рук, лежащих на коленях ладонями вверх. Я знал, где и как глубоко обозначится складка, если пальцы чуть-чуть сдвинуть, и в каком месте на линии жизни есть чуть заметный обрыв - предвестник болезни... "Тряпочка в полиэтилене"... Это вовсе не простая тряпочка. Это - запах. В любой момент пакет можно было чуть приоткрыть и в образовавшуюся щелочку вдохнуть запах. Оказалось, что ничто не может сравниться с запахом по емкости и яркости воспроизведения. "Еще каракули"... Левой рукой, чтобы никто, ни одна душа не осмелилась уличить меня в признании, в детском признании...

Как пришло в голову экономке выбросить эти вещи? Я попытался потребовать от нее объяснений, но ничего не смог добиться от этой глупой, слезливой бабы. Мне остается только догадываться, что, усмотрев в них мою печаль, она сочла своим долгом уберечь меня от тяжести воспоминаний ("Мне и тетушка ваша велела вас поберечь"). Я погнал ее прочь, и она пошла к двери, но остановилась и хмуро на меня посмотрела: "Сами потом спасибо скажете".

- Вы думаете, она больше ничего не выбросит? - хмуро спросил Гарсон. Конечно, я не был уверен в том, что усовестил экономку, и попросил Гарсона усилить охрану моего имущества в те часы, когда я буду отсутствовать. Гарсон пообещал посодействовать и даже предложил мне регламентировать мои прогулки, чтобы заранее знать, когда ему следует быть особенно бдительным. Он был очень возбужден и казался расстроенным не менее, чем я.

- Как вы думаете, не стоит ли мне вовсе отказаться от ее услуг?

- спросил я Гарсона. - Беспорядок в Доме - вещь, конечно, неприятная, но зато я смогу быть спокоен за сохранность моего имущества.

- Без экономки, - возразил Гарсон, - вы будете в полном неведении о том, существует ли это имущество вообще. Вы не будете переживать потери, поскольку не будете знать, обладаете ли вы чем-нибудь, что можно потерять.

Я задумался над его словами и вдруг вспомнил о цифрах на стене Дома. Я спросил, знает ли о них Гарсон.

- Ну и что? - спросил он, - ну и что? Вас заметили. Это должно было когда-нибудь случиться. Давно следовало бы вам сменить абсолютное ваше бытие на относительное, нельзя же всю жизнь прожить незамеченным, когда-нибудь вам все равно придется заявить о себе. Не вечны же вы, наконец. Если даже вам удастся прожить незамеченным всю жизнь, смерть заставит вас объявиться.

Я возразил, что это совсем не обязательно. Объявляют о своем рождении и то на всякий случай: сплошь и рядом возникают ситуации, когда приходится доказывать кому-нибудь, что ты существуешь... А какой смысл заявлять о себе после смерти?

Гарсон не ответил, и некоторое время мы сидели молча. Я видел, что он что-то обдумывает, и не торопил его. Наконец он не выдержал:

- А давайте, - сказал он, - откроем наш Дом для всеобщего обозрения! Только не отказывайтесь сразу: эта идея - она не такая уж и бредовая. То-то будет пользы, если мы за символическую плату позволим осматривать закоулки, прогуливаться по этажам, заглядывать в кладовые. Посетителям отбою не будет. А можно создать клуб домовладельцев, я мог бы помочь вам в организации первого собрания. Можно будет обмениваться схемами Домов и благоустроительными планами. Владельцы Домов могли бы ездить друг к другу в гости с целью обмена опытом. Нет, нет, - со смехом схватился он за мою руку, - это замечательно! Вы сможете обмениваться экономками, Гарсонами и невестами. Ах, мысль-шалунья! Да ведь и Домами можно будет обмениваться! - Он возбужденно зашагал по комнате, словно идея эта и впрямь завладела им.

- Мило. Мило. Легко распоряжаться чужим имуществом, когда свое под вопросом: "Есть ли?"

- Так и знал, что вы обидитесь. А зря. Зря. Чтобы стать незамеченным, можно утаиться, а можно и раствориться.

Раствориться в толпе, в массе... А? Подумайте, подумайте...

Он еще долго говорил о необходимости распахнуть двери Дома для пользования всеми желающими, он даже попытался польстить мне тем, что Дом мой слишком огромен и многообразен, чтобы я мог позволить себе пользоваться им в одиночку. Я, сам не знаю зачем, глупо возразил ему, что скоро в мой Дом войдет невеста.

- Вы так думаете? - многозначительно и не без ехидцы спросил Гарсон, - а ведь двадцать восемь-то ей уже давно минуло.

- Я не ожидал от вас злобности, - сказал я, стараясь придать голосу горечи, - я надеялся, что вы, как мой Гарсон, призванный понять и поддержать меня в трудные минуты, всегда будете на моей стороне. Разве вы не понимаете, что я не могу распахнуть двери моего Дома, потому что я свободен только при закрытых его дверях.

- Это потому, что вы - узник! - отчеканил Гарсон. - Узник, палач и тюрьма в одном лице. Ваша личность - это лишь маленькая ваша частичка, сами вы несравненно больше вас самих. Вы остерегаетесь объективно оценить свои размеры, потому что боитесь о них узнать, вы - свой собственный раб.