ГАЛИНА ВОЙНИЧ

ГАРСОН

При наложении нескольких явлений

в одной и той же системе их

диссимметрии складываются.

Пьер Кюри, год 1894.

1.

- А между тем, между тем, - сказал Гарсон и, прищурив глаз, сквозь фужер посмотрел на лампу, - а между тем, вы скроены... - он дыхнул на стекло и снова поднес фужер к глазам, - отлично как вы скроены. Я наблюдал нынче за вами: ум, красота, и верно, талант, гармония... - Он вздохнул со сдерживаемым восхищением (притворным). - А ведь вы могли бы, имей вы претензии, завоевать место среди прочих...

Руки Гарсона - легкие, услужливые - смахивали со стола то ли крошки, то ли соринки и, раз-другой взметнув куполом, оставляли парить над круглым столом шелковую ткань.

- И очень ловко и кстати вы пошутили сегодня. Я думаю, они оценили вашу шуточку. Это было славно, скажу я вам. Славно. - Он уже покончил с уборкой и придирчивым хозяйским глазом оглядывал комнату и меня в ней. Но позвольте мне на правах, - он запнулся, - наблюдателя, дружеского вашего наблюдателя, указать, или нет: сказать, как вы не правы, не правы, смешивая и воссоединяя, в то время, как требуется, напротив, разделение, четкое разделение. Не так ли?

Я оборвал его и отослал прочь. Очень удобно всегда иметь возможность отослать наблюдателя прочь. Четкое разделение... Я не уверен, могу ли я требовать от своего сознания четкого разделения всего, что касается моего бытия, на две качественно различные категории: объективно существующего, то есть существующего без внимания моего и нуждающегося в моем к нему отношении, и субъективного, непосредственно от меня зависящего и мною созданного. Иногда я пытаюсь требовать от ленивой экономки предельно четкого разложения моего сознания по полочкам. Та не возмущается и не спорит, она согласно кивает и невозмутимо кидает в одну кучу грязные простыни, влажные от потливой, полной мутных сновидений ночи; те самые мутные сновидения-призраки, какими я пугал себя в детстве, чтобы полнее ощутить свое бытие, и халат, послуживший прототипом одного из них. Бесполезно объяснять ей, что в Доме должен быть порядок, иначе Дом быстро придет в негодность. Она делает вид, что согласна со мной и всерьез занимается разбором бесформенной кучи, которую только что набросала. Большим и указательным пальцем (остальные - выразительным веером) вытаскивает она из кучи то одно, то другое и раскладывает, словно сортирует, вокруг себя мелкими кучками, причем соединенным оказывается совершенно между собой несовместимое: к примеру, настороженное отношение ко мне матери моей неве-сты оказывается рядом с самой невестой, хотя совершенно ясно, что между ними не может, не должно возникнуть контакта.

Можно было бы последовать совету знакомого бухгалтера и прибегнуть к помощи психоаналитика, он даже предложил мне на выбор несколько кандидатур, снабдив свое предложение любительскими - четыре на шесть - фотокарточками для заочного ознакомления, как будто он не бухгалтер, а агент брачной конторы. Особенно он рекомендовал одного из кандидатов - узкоплечего, с почти стопроцентным отсутствием волосяного покрова головы, но - видимо из чувства протеста - отпустившего окладистую, неаккуратно подстриженную бороду, которую он не соединил с усами, как делают, чтобы вокруг рта образовался лохматый ореол, а оставил без поддержки, как чистый символ бороды.

Мой Гарсон презрительно хмыкнул, разглядывая эту бороду на фотографии. Обычно я не руководствуюсь мнением Гарсона: когда дело касается важных вопросов, следует полагаться только на здравый смысл. Но на этот раз я согласился с ним. Во-первых, вряд ли отыщется желающий, даже если он считает себя психоаналитиком, заниматься классификацией чужой жизни без личной выгоды, уж наверное он найдет возможность использовать в своих целях что-нибудь из того, что простодушный пациент разложит перед ним, разрываясь между естественной конфузливостью разоблачаемого и плохо скрываемым тщеславием - втайне каждый считает, что ему есть, чем удивить. Я остаюсь при том мнении, что человек, не желающий рисковать тем, что имеет, не должен доверять себя чужим рукам: кто же мо- жет гарантировать их добросовестность? "Все свое ношу с собой" - вот одна из формул, которыми я руководствуюсь в жизни. Держать себя исключительно в своих руках, пока они не опустятся. Не может быть, чтобы чувство самосохранения, заложенное в человеке природой, требовалось ему только для сохранения телесной оболочки.

Итак, я отказал бухгалтеру в психоанализе, решив про себя еще раз поговорить с экономкой. Должно же, наконец, возникнуть в ней чувство благодарности за то, что я доверяю ей все свое содержимое - все, чем я владею (или то, что владеет мной).

Я предложил Гарсону со своей стороны повлиять на экономку, на что тот по своему обыкновению двусмысленно ухмыльнулся. Я не знаю, что стоит за двузначностью его ухмылок, я не знаю, чем он тешит себя в долгие зимние вечера, когда ничто не отвлекает нас от взаимного наблюдения. Когда-то я пробовал проникнуть в его мысли и если не понять, то хотя бы ознакомиться (скучающий экскурсант, удовлетворяя свое любопытство, бегло знакомится с экспонатами крае- ведческого музея), но вместо великодушно выставленных предо мной витрин я обнаружил абсолютно гладкую, почти зеркальную поверхность, в которой, как и следовало ожидать, я увидел себя. Мой Гарсон отразил мое внимание, перекинув его на меня. Мне не нужно объяснять, что так он защитил себя от нежелательного для него постороннего вторжения, я только подивился тому, как умело он это проделал.

Гарсон, наверное, красив. Хроническая брезгливость, непременно испортившая бы любые, даже самые правильные черты, ему придает лишь некоторое своеобразие. Самое замечательное у Гарсона - кадык, костистый и подвижный. Мне всегда трудно уловить скользящее его движение, когда Гарсон завязывает мне будничный галстук или субботнюю бабочку. При этом в голову мне почему-то лезут скользкие мысли о том, что во время бритья Гарсону приходится быть очень осторожным: уж очень податлив его кадык на прикосновение острой бритвы. Впрочем, это пустое, пустое: Гарсон бреется каждый день и кадык его всегда выглядит гладким и нежным. Иногда я не выдерживаю и слегка прикасаюсь к кадыку пальцами, чтобы убедиться в верности зрительной информации.

Гарсоновский кадык при этом испуганно кидается прочь, но тут же, опомнившись, виновато возвращается на место, а сам Гарсон невозмутимо смотрит мне прямо в глаза.

Гарсон - лицедей. Он придумывает роли и предлагает их мне для разыгрывания. Я не могу угнаться за его фантазией. Я не умею так же быстро, как он, перевоплощаться из Гамлета в Фауста (амплитуда его перевоплощений значительно, значительно шире; я беру лишь наугад, лишь наспех пришедшие на ум роли). Он даже создал теорию о необходимости присутствия гостя, в которой доказывает, что человек никогда, ни в одну минуту своей жизни не бывает одинок: всегда рядом с ним присутствует им же вымышленный наблюдающий некто. Гарсон убежден, что этот некто, исполняя обязанности созерцателя, способствует тем самым навыкам самоконтроля - невольно приходится следить за своими словами и поступками, если находишься под постоянным наблюдением. Кроме того, доказывая полезность присутствия "гостя", Гарсон упоминает еще о возможности общения с ним всегда есть с кем поспорить, похвастать успехами или посетовать на неудачу. Я не оспариваю эту теорию. Возможно, она имеет под собой почву, но я предпочитаю, чтобы гость, если уж приходится мириться с его присутствием, вел себя сообразно положению гостя, не навязывая мне себя.

Но Бог с ним, с Гарсоном, в конце концов, он - лишь малая толика того сокровища, каким я вижу себя. Конечно, я мог бы примкнуть к сторонникам учения взаимозаменяемости индивидуумов, сводящим на нет личную бесценность. Многие, слишком многие, обладающие несравненно более ценным, нежели я, внутренним содержанием, пали жертвами этого учения. То, что доступно одному, утверждают они, может быть доступно всем вместе и каждому в отдельности, словно речь идет о штанах и платьях, которые можно надевать по очереди.