Глава сороковая

--===Свое время===-

Глава сороковая

На собрание пришли даже те, кто никогда не ходил на собрания. Ритуал регламента выполнялся строго в соответствии с заведенными, отработанными сотнями тысяч таких мероприятий нормами. Для начала лес рук единогласно избрал президиум во главе с Горобцом и утвердил повестку дня: первое - о снижении авторской правки, второе - утверждение протокола месткома о распределении жилплощади сотрудникам издательства.

По первому вопросу выступил Королев. Слушали его невнимательно, так как знали, что на стадии гранок и верстки неизбежно всплывают огрехи и автора, и редактора, которые исправлять все равно надо, несмотря на то, что это влетит издательству в копеечку.

Единогласно же избрали редакционную комиссию по выработке решения собрания.

В еще двух выступлениях не прозвучало ничего нового. Горобец предложил закончить прения по первому вопросу.

Опять все лениво подняли руки вверх в знак согласия.

- Значит, пусть пока редакционная комиссия подрабатывает проект решения, - поднялся со своего места в президиуме Горобец. - Товарищи! Поступила записка от товарища Полякова. Просит отпустить с собрания, он записан к врачу. Я думаю, уважим его?

Зал выжидающе молчал. Народ безмолвствует, мелькнула ассоциация.

- Так и решим, - разрешающе кивнул Горобец Полякову.

Тот встал, прошел по проходу и скрылся за дверью. Я проводил его глазами и увидел сидевшего неподалеку Фурмана. Побледнев, он тоже смотрел вслед Полякову.

Поляков вышел не только из зала - он вышел из игры. И Фурман не может уже на него рассчитывать. А ведь Поляков - главный козырь Фурмана. Теперь у Фурмана остались те, кто согласно кивал ему в коридорах, кто возмущался и негодовал вместе с ним, кто обещал ему...

- По второму вопросу слово имеет товарищ Зверева, - буднично объявил Горобец.

Инна вышла на трибуну, зачитала решение месткома о распределении жилплощади среди сотрудников издательства.

- Предлагаю решение утвердить. Кто за? - первым поднял руку Горобец.

- Минуточку, я прошу слова, - высоко и напряженно прозвучал голос Фурмана.

Ефим Сергеевич сказал все открытым текстом - и про товарища из Госкомиздата, и про связи Горского, и про книгу зампреда райисполкома, включенную в план издательства, и про уборщицу Голикову, и про меня с Наташей. Закончил он предложением направить протокол собрания в райисполком и положил на стол президиума отпечатанный текст своего выступления.

Горобец побагровел, вскочил и некстати радостно заулыбался:

- Что же мы теперь будем делать будем? - обратился он вроде бы к собранию, а на самом деле впился глазами в директора, сидевшего в первом ряду.

Тот набряк лицом, седые мощные брови совсем скрыли глаза.

Словно спал сидя.

- Ставьте на голосование мое предложение, - оборвал тишину Фурман.

- Разрешите мне? - вышел к трибуне Гладилин. - Я не совсем понимаю, что здесь происходит. О каких фактах говорил товарищ Фурман? У вас есть доказательства, Ефим Сергеевич?

- А как же! - вскочил со своего места Фурман. - Но тот, кто сообщил мне эти факты, просил не называть своей фамилии.

- Степан Тимофеевич, - обратился Гладилин к Королеву. - Хоть доля правды в выступлении товарища Фурмана есть?

- Все ложь, - кратко, но очень уверенно бросил директор.

- Вот видите, - развел руками Гладилин. - Кому прикажете верить? Товарищ Горский, вы что, действительно совершали какие-то незаконные махинации с райисполкомом?

- Упаси бог, - замахал руками Горский. - Ничего незаконного не было, хотя вы можете мне не поверить, я - лицо заинтересованное, я же тоже получаю квартиру, но все честно, слово коммуниста.

- Кстати, Гладилин выдержал небольшую паузу. - Товарищ Фурман, вы должны прекрасно отдавать себе отчет, что ваше заявление не оставят без внимания и партийные органы. Если факты не подтвердятся, можно за клевету положить партийный билет на стол. Но это будет ваше личное дело. Вернее, персональное. А вот с точки зрения общественной случится следующее: для проверки фактов создадут комиссию, это потребует времени, а дом готов и райисполком и райком своей властью могут просто передать нашу жилплощадь очередникам, которые живут в гораздо худших условиях, чем сотрудники издательства. И это будет справедливо, Мы там и так в роли просителей, в виде исключения. В результате никому ничего не дадут. Ни Королеву, ни Горскому, ни Истомину, ни Голиковой... Вера Ивановна, сколь лет ты ждала двухкомнатную квартиру как очередник района?

- Да считай всю жизнь. Как дочку на учет поставили.

- А сейчас ты согласна на однокомнатную?

- Конечно, согласная, лишь бы дали, а я уж на кухне как-нибудь, стала креститься Вера Ивановна.

- Остается еще Истомин. Мы понимаем сложность положения, но поскольку его жена еще пробудет в санатории месяца два-три, просим его подождать и твердо обещаем добиться для него отдельной квартиры в ближайшее время. Валерий Сергеевич согласился с нашими доводами. Не так ли?

Никто, кроме Гладилина, не смотрел на меня, но мне казалось, словно я на огромной пустой сцене и все сидящие в этом зале ждут моего ответа...

Глава сорок первая

--===Свое время===-

Глава сорок первая

Эх, поезд, моя колесница, перестук колес, вагона качка, за окном вертикальный промельк придорожных столбов и в середине горизонта - точка, вкруг которой вращаются поля, перелески, текущие речки, вкруг которой, кажется, бесконечный оборот делает наш поезд.

Еду к Наташе, в Крым. И мысли мои тоже вкруг одного и того же - что же нас ждет? Язык не поворачивается вымолвить это слово, глаза не глядят в пустые глазницы гибельной истины, душа каменеет предчувствием и только надежда, светлая, как солнышко, истово верующая в благополучный исход, только надежда зовет к жизни и хранит от невзгод. Ничего, все будет хорошо, если только хорошо сделали операцию, удалили всю нечисть. Есть еще уникальное средство, как сказал аспирант Воробьев. Сколько стоит "Москвич" последней модели?.. И где взять такие деньги?.. У Пижона они наверняка есть, а мои родители, мои друзья и знакомые живут до получки, если и собрать с миру по нитке, то есть еще одно, главное - о долгах обязательно узнает Наташа, никак не скроешь, спросит - для чего?.. Сказать ей смертоносную весть?.. Это убьет ее, отравит ее существование, ее жизнь, и без того, может быть, короткую... Я старался не заглядывать в черную бездну всех этих проблем, живя по принципу - будь, что будет!

А случилось все страшнее, чем можно было бы предположить при самых худших опасениях.

Наташа не встретила меня на вокзале, как обещала, я бестолково проторчал целый час на вокзале, даже начал сердиться, как же так, ведь договаривались и вроде кроме перрона ни ей, ни мне некуда деться, а надо же - разошлись.

Вышел в город, разузнал, как добраться до санатория, и на редко ходящих автобусах, как на перекладных, попал-таки туда, куда надо.

Из лечебного корпуса меня отправили в хирургический , где я узнал, что Истоминой вчера вечером сделали операцию - вырезали аппендицит и что повидать ее можно только завтра.

Я вернулся в центр города, измочаленный жарой и тяжелым чемоданом, отыскал бюро по сдаче комнат, договорился с какой-то женщиной на улице, дотащился до ее дома, где на веранде стояла моя койка, лег и еле дождался утра.

Наташа встретила меня слабой, виновато-удивленной улыбкой, сама не понимая, как же это она опять попала под скальпель хирурга.

Я покормил ее и к середине дня попал, наконец, к главному врачу - седовласой женщине с жесткими, мужскими чертами лица. Она курила папиросу за папиросой и только усмехалась в ответ на мои взволнованные речи. Ну, что вы, молодой человек, рядовая операция, аппендиктомия, для студентов второго курса, нет, ничего не надо, через неделю будет прыгать ваша ненаглядная, как птичка на ветке.

Неделя прошла незаметно по самим собой установившемуся распорядку: чуть ли не с первым автобусом - в санаторий, до обеда с Наташей, потом в город - перекусить и снова - на белую табуретку рядом с Наташей. Поправлялась она медленно, температурила, то наступало улучшение, как просвет в тучах, то жар полыхал лихорадочным румянцем на ее щеках.