Как дыхание.

Как стон.

Я пытался еще что-то сделать, ходил, советовался, но беспомощно разводил руками Горобец, отводила в сторону свои восточные глаза Лика, сочувственно хмурился секретарь нашей партийной организации Гладилин кончилась изматывающая душу гонка по судам, загсам, архивам.

Что ж, видно, и правда, не судьба.

Даже вроде легче стало, хотя при этом я ничего не чувствовал, кроме крайней опустошенности и странного ощущения потерянности, одиночества ситуация была безысходная, никто не мог помочь. Даже постоянно иронически настроенный Ян на сей раз не очень уверенно попытался приободрить меня следующим вариантом: что, мол, старик, не все еще потеряно, понятно, что если ты сейчас получишь только комнату от издательства, то потом на отдельную квартиру рассчитывать очень трудно, так что имеет смысл сейчас совсем отказаться, а после операции, тьфу, тьфу, тьфу, и свадьбы, когда Наташа поедет долечиваться в санаторий, лучше встать на учет в районе... Но уж слишком много было этих "если" и "после", причем одно за другим должно было следовать в определенной последовательности.

Хватит об этом.

Позабыть.

Не думать.

Главное - Наташа. Ее здоровье.

Я ездил к ней каждый день - в понедельник, во вторник, утром и вечером, в среду...

Завтра четверг.

Завтра операция.

И все друг другу сказано, и обо всем договорились...

Я ухожу из больницы: глаза Наташи, будто вырезаны из маски лица, бледные губы, последний поцелуй, цветы на тумбочке, палата пуста, все смотрят телевизор в холле, сумка - в руки, Наташа идет со мной до дверей отделения, я спускаюсь вниз по лестнице, Наташа стоит наверху, как бы уплывая ввысь, и прижимает к груди свой талисман - плюшевого мишку Потапа. И чем дальше я уходил от Наташа по длинному белому коридору, по весенней сырой березовой аллее, ехал электричкой до Москвы, поездом метро до дома, тем чаще, сама собой, как затаенное желание, творилась, пробивалась, шептала, кричала, металась молитва: о, если Ты есть, если Ты существуешь и сила небесная в Твоих руках, прости меня, может и не заслужил я милость Твою, но не оставь, помоги, сотвори чудо, ниспошли радость, свет и покой добрым утром, чтобы силы прибыли у Наташи, вдохновения дай профессору, проследи за его ножом, спокойствия и внимательности дай всем врачам и сестрам, пронеси беду мимо, пронеси...

И так весь вечер.

И так всю ночь.

И так все утро.

На работе я будто забылся. Да и ждать было больше нечего - все равно, как мне объяснили в больнице, операция начнется в десять, раньше двенадцати в справочной известий не будет.

Лика подняла телефонную трубку:

- Вас слушают...

И очень странно, недоуменно посмотрела в мою сторону:

- Тебя, Валерий.

Сердце оборвалось.

Я взял трубку.

Голос Наташи:

- Это я.

- Наташка?! Что?! Что случилось?..

- Да успокойся ты, - рассмеялась она. - Просто операцию отменили. Крови нет, понимаешь?

- Как нет? Почему?

- Не привезли. Должны были с утра привезти, но почему-то не было. Именно моей группы.

- Ну, и как же теперь?

- Через неделю.

- Значит... Значит, мы?..

- Да, да, да. Я даже договорилась, меня отпускают на субботу и воскресенье.

- Женимся! - заорал я в трубку.

- Ага, - счастливо засмеялась Наташа. - Кстати, тебе полагается три дня за свой счет.

Нет, все-таки жизнь непредсказуема, но идет по своим, неведомым нам законам. Плетет свои нити судьба, и только по прошествии лет удивляешься - неужели было, а ведь могло быть совсем иначе. А оказывается, не могло быть иначе, должно было быть и произошло именно так и никак по-другому. Я уже не помню сейчас, в какой горячке я пытался сообразить, каким образом организовать все - свадьба все-таки, но потом мы с Наташей посоветовались, и получилось следующее: Марина, Наташина подруга, даст нам ключи от своей квартиры на два дня, а в воскресенье, после загса, мы устраиваем небольшой обед у моих родителей.

Для очень узкого круга.

Только для своих.

Глава двадцать восьмая

--===Свое время===-

Глава двадцать восьмая

Вечером, в пятницу, мы с Наташей переступили порог Марининой квартиры. Я поставил сумки к стенке, а Наташа расстегнула черную шубку и спустила на шею вязаный платок.

- Вот мы и дома, - улыбнулся я и чмокнул ее в щеку. - С приездом!

Дома...

Странное ощущение охватило нас - это был не наш дом, но скоро у нас будет такой же, однокомнатный со своей дверью, которая укроет нас, со своими стенами, которые защитят нас, со своими окнами, сквозь которые нам, только нам будет светить солнце.

Мы ходили по квартире, все время вместе, здесь нам предстояло прожить три дня и две ночи - хотя бы на это время она стала нашим домом, и мы знакомились с безмолвно окружающими нас предметами, как хозяева волшебного замка со своими добрыми слугами: здравствуй, чайник, какой же ты горячий и бурлящий, обжигающе нетерпеливый, спасибо тебе за крепкий ароматный кофе...

Мы касались руками стен и портьер, словно хотели сказать каждому предмету: теперь мы - твои хозяева, я и он, я и она, и если ты телевизор, то будь добр, развлекай нас, пока тебя не выключили, а если ты люстра, то, пожалуйста, свети, пока тебя не погасили... А сколько лукавого ожидания в глазах у девушки на этом эстампе, она закусила губами травинку, эстамп так и называется "Травинка"...

Все осмотрев, мы сели на тахту, я обнял Наташу за плечи.

Стало слышно урчание труб центрального отопления, негромкая музыка за стенкой слева, чьи-то шаги сверху и неясный шум улицы через приоткрытую форточку.

- Ну, вот, расселась, - опираясь на мое колено, Наташа попыталась встать. - Ты же, конечно, голодный, а что же это за хозяйка, у которой мужик не кормлен.

- Сядь, - удержал я ее. - А лучше ложись. Ты отдыхай, я сам все сделаю, что надо. Ты только скажи что?

- Сам. Все сам. Нет уж. Обознатушки-перепрятушки. Ты меня, пожалуйста, не лишай моего маленького счастья - готовить тебе, стирать тебе, гладить твои рубашки. Иди-ка лучше вымой руки и всегда-всегда слушайся меня.

- Тогда я сумки разберу.

- Не надо, Валера, ты не сумеешь, принеси-ка их сюда, а лучше сразу на кухню. Мне еще больничное белье надо простирнуть...

... Белоснежная скатерть, ровно укрывшая овальный стол, большие плоские тарелки с картиной живописных развалин старого замка, тарелки с такой же картинкой, но поменьше, ложки, ножи, вилки тяжелого темного в металлической вязи мельхиора, хрустальные рюмки, посверкивающие радугой, бокалы цветного стекла на тонких ножках, зеленые, как молодая трава, салфетки, салатница, горшочки с тушеным мясом, бутылка красного вина, свечи...

Я разлил вино по бокалам, взялся за свой и поднял его.

Наташа ожидающе улыбалась, счастье двумя свечами сияло в ее глазах.

- Послезавтра ты станешь моей женой, Наташа, сядем мы с тобой за свадебный стол вместе с родителями и друзьями... И много, наверное, будет тостов, напутствий, советов, и может случиться так, что не будет у нас с тобой такой вот минуты, как сейчас, когда я тебе смогу сказать главное... Я люблю тебя, Наташа, я счастлив... Я счастлив, потому что я теперь не одинок... Когда рухнула моя мечта стать кинорежиссером, когда я попал в противотуберкулезную больницу, когда оказалась чужой мне Тамара, когда сын мой Сережка фактически лишился отца - все это, удар за ударом, загоняло меня в беспросветный тупик одиночества... Конечно, есть родители, есть друзья, есть добрые хорошие люди, есть книги, картины и музыка, которые спасли меня, но теперь есть у меня ты, дорогой мой человек, любимая... За тебя!

Наташа слушала меня очень серьезно, с широко открытыми глазами, потянулась ко мне своим бокалом, пригубила вино.

- Как же ты все красиво накрыла, вкусно приготовила, умница моя, - я ел и похваливал. - Хорошо все-таки, когда жена умеет кулинарничать, хозяюшка ты моя.