Я поставил урну на край стола.

Старик поднялся, выпрямился, взял избирательные бюллетени и торжественно опустил их в прорезь.

- За власть Советов! - твердо сказал он.

Он смотрел на нас невидящими глазами, потому что ему открывалось то, что неведомо нам, может быть степь, эскадрон в буденовках с саблями наголо, Тося...

Следующий наш адресат проживал рядом, в этом же доме, в соседнем подъезде.

Дверь открыла строго, но нарядно одетая... дама, иное определение к ней не подходило. Сдержанно-любезная, но не надменная, а с большим достоинством и чем-то очень привлекательная.

- Прошу вас, раздевайтесь, - плавным жестом руки предложила она нам.

- Да мы на минутку, - сказала Светлана, доставая избирательную урну из авоськи.

- Неудобно, молодые люди, в верхней одежде находиться в доме. Прошу вас.

Наверное, Светлана почувствовала себя также неловко, как и я, - ведь это так естественно: раздеться, раз пришел.

В этой квартире, в отличие от предыдущей, было тихо и чисто. Тисненые обои, мебель красного дерева, старинные напольные часы в мой рост, на стенах картины.

За столом в гостиной сидел высокий, если так можно сказать о сидящем, человек с густыми белоснежными волосами, очень чистой, без морщинок, кожей и умными спокойными глазами.

- Папастов Евгений Валерианович, экономист, - представился он, не вставая. - Прошу простить великодушно, ноги отказывают, приходится сидеть. Присаживайтесь и вы. С кем имею честь, молодые люди?

Мы назвались.

- Вот и чудесно. Машенька, угости Светлану и Валерия чаем, ничего, что я вас так запросто называю?

Дама уже вносила поднос с ажурным сервизом.

Я принялся помогать расставлять чашки, а Светлана поднялась и пошла вдоль стен, рассматривая картины. У одной из них она задержалась надолго. Сквозь кусты и деревья деревенского погоста, покосившиеся кресты проглядывала стоящая на пригорке церквушка. Белая, как невеста.

- Нестеров, - Евгений Валерианович тоже взглянул на картину, хотя было заметно, что ему интереснее было наблюдать за Светланой. - Как тут не вспомнить:

Эти бедные селенья,

эта скудная природа,

край родной долготерпенья,

край ты русского народа.

Н о не поймет и не заметит

гордый взор иноплеменный,

что сквозит и тайно светит

в наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной,

всю тебя, земля родная,

в рабском виде царь небесный

исходил, благословляя...

А вы не задумывались, молодые люди, о таком странном сочетании, ведь Федор Иванович Тютчев почти всю жизнь прожил заграницей, аристократ, высший свет, а вот Россию воспел так, как мало кому удавалось. Отчего же это?

Я ждал, что скажет Светлана. Она помедлила, подыскивая точные слова:

- Интересно, что я тоже думала об этом, Евгений Валерианович... Как бы лучше выразиться?.. Тютчев - патриот, вот нашла нужное. Патриот - понятие высокое, в него входит не только любовь к родным местам, к Родине, но и духовные постижения всего человечества. Тютчев знал и высоко ценил западноевропейский гуманизм, а сердцем любил Россию.

- Вы совершенно правы, Светлана, - благодарно улыбнулся Евгений Валерианович, - именно любил, а любовь...

Он посмотрел на жену.

- Когда любишь, сердцу не прикажешь... И у понятия патриот иного смысла, кроме высокого, быть не может, тут вы опять правы. Правда сейчас, к сожалению, это слово как-то реже употребимо, стерлось, потускнело. Как вы считаете, Валерий?

Я поймал себя на том, что не могу отделаться чем-то вежливо необязательным, но понял, что сидящему напротив седовласому человеку действительно интересно знать мое мнение, и настала моя очередь держать ответ. Перед этим патриархом? Нет, если разобраться поглубже, то я и сам должен знать - почему сейчас, в конце шестидесятых, на пятидесятом году советской власти тускнеют идеалы, пропадает вера в них... В день выборов... И почему не поется народом с патриотическим воодушевлением "Союз нерушимый республик свободных..."

- Евгений Валерианович, наверное, всех причин назвать не смогу, но считаю, что так уж сложилось исторически. Нас же всю жизнь учили, по теории Маркса, что главное в развитии общества - экономический базис, а культуру, мораль, этика - это надстройка, нечто вторичное. Занялись базисом, забыли о надстройке. И потом не до стихов, когда живешь в коммунальной квартире а туго с едой и одеждой, когда вкалываешь от гудка до гудка. Кстати, Евгений Валерианович, вы же экономист. Почему, скажем, до сих пор нет учебника по политэкономии социализма?.. Хотя, получается, что я опять о базисе.

- И правильно, что о нем... - задумчиво сказал Папастов.

- С чего бы начать?.. Скорее всего так... Идеальная модель общества справедливости, то есть модель социалистического общества, была создана с одной целью - раскрепостить человека, освободить его физически и духовно от усилий, направленных на удовлетворение социальных нужд, порабощенного труда. Но реальная модель нашего социализма вынуждена работать на развитие производительных сил, на создание материально-технической базы, то есть она порабощает человека. А порабощенный человек не в состоянии стать личностью. Почему?.. Человек накапливает, осознает и ощущает духовное богатство только тогда, когда он может принять решение сам и осуществить его. Здесь и есть момент истинной свободы: человек - творец, созидатель, осознанно реализующий свои возможности для всеобщего блага... Заманчивая перспектива? Конечно, это же и есть реализация мечты о счастье человека и человечества. А у нас получилось на деле, что вот как раз этой возможности, этой свободы выбора человек лишен. Порабощенный же человек морально опустошен, не верит в идеалы, добавьте к этому разрушение семьи как хозяйственной, экономической ячейки, несовершенный институт брака...

- Евгений, ты только не волнуйся, - мягко вступила молчавшая до сих пор его жена.

- Ну, что ты, Машенька, я спокоен, мне хорошо, мне радостно, что молодым людям так интересно, что тянутся они к свету истины... Кстати, о коммунальных квартирах и голоде - революцию делали в рваных обмотках, но стихи писали. И какие стихи! А царизм, монархию, Николая с Распутиным мы ненавидели. В восемнадцатом году мне довелось в Ливадии от имени Советов реквизировать царский дворец. Какое было ощущение, поинтересуетесь вы? Роскошь и мерзость. Роскошь в интерьере, а вот про мерзость нам дворецкий, оставленный охранять царское добро , порассказал. Надо бы его мемуары было издать - весьма поучительно... Теперь уже не издашь - расстреляли мы и дворецкого и царя со всем семейством...

Вдруг глаза у Евгения Валериановича закрылись, голова склонилась, как бы свалилась немного набок, и он явно коротко всхрапнул, погружаясь в глубокий сон.

Мы встревоженно посмотрели на его жену. Она успокаивающе улыбнулась и прижала палец к губам. Мы поднялись и на цыпочках вышли в переднюю.

- Извините, - вполголоса сказала жена, - у Евгения Валериановича это бывает. Он много работает, пишет.

Мы шли со Светланой по улице, украшенной красными флагами и транспарантами, и я вдруг осознал, ясно представил себе, как много лет назад такие же молодые, как и мы, люди шли на демонстрацию, митинг или в бой, мечтая о светлом будущем для всего человечества... Будущее?.. Да вот оно и есть, эта улица, этот неровный, в выбоинах и трещинах асфальт мостовой и тротуаров, этот поток однообразных автомашин, эти дома в грязных потеках с отвалившейся штукатуркой, эта толпа серых и унылых людей, куда-то спешащих по растоптанному в бурое месиво снегу, это Светлана, это я... Сбылось ли обещанное, свершилось ли задуманное?

- А ты знаешь, я уже решила, что обязательно приду к ним еще не раз, - убежденно сказала Светлана самой себе. - Какие люди!..

Мы свернули во двор большого, по-современному однообразного блочного дома, который прикрыл и словно навис над небольшим флигельком, вросшим в землю. На звонок открыла пожилая женщина, аккуратно покрытая темным платком, не спрашивая нас ни о чем, повела по скрипучим полам вглубь коридора до маленькой светелки. Голубые, цвета полинявших васильков обои, под темными образами в серебряных окладах в углу мерцает лампадка, на кровати на высоко поднятых подушках обряженная в чистое старушка с пергаментно-желтым личиком. Блаженно улыбается, помаргивает.