Воистину многосторонни...
Благие качества свиньи.
Хозяин ведает, что надо
Не дать свинье хиреть в хлеву,
Он пустит все свинячье стадо
Пастись на свежую траву;
Им вряд ли повредит купанье,
Но, ежели свинья больна,
Ее спасет кровопусканье
И небольшой глоток вина.
Откинь клобук, святой Антоний,
Забудь о днях епитимьи:
Воистину многосторонни
Благие качества свиньи.
Свинья найдет и трюфель даже,
Обнюхав палую листву,
Одних назначат для продажи,
Других заколют к рождеству,
Когда верхом на стульях скачут
Во Франции, в родном краю,
И все приметы года значат:
Пришла пора колоть свинью.
Откинь клобук, святой Антоний,
Забудь о днях епитимьи:
Воистину многосторонни
Благие качества свиньи.
Такой обычай всех устроит,
Ему хвалу произнесу:
Всегда сначала взяться стоит
За кровяную колбасу,
А после - вспомнить невозбранно,
Что в дымоходе - ветчина,
Которая всегда желанна
К стакану белого вина.
Откинь клобук, святой Антоний,
Забудь о днях епитимьи:
Воистину многосторонни
Благие качества свиньи.
ЛЕОН ДЬЕРКС
(1838 - 1912)
СТАРЫЙ ОТШЕЛЬНИК
Я - как понтон, когда лишившись мачт и рей,
Руиной гордою, храня в глубинах трюма
Бочонки золота, он движется угрюмо
Среди тропических и северных морей.
Свистал когда-то ветр среди бессчетных талей,
Но - судно более не слушает руля:
Стал побрякушкой волн остаток корабля,
Матерый плаватель вдоль зелени Австралий!
Бесследно сгинули лихие моряки,
На марсах певшие, растягивая шкоты,
Корабль вконец один среди морской дремоты,
Своих багровых звезд не щерят маяки.
Неведомо куда его теченья тащат,
С обшивки дань беря подгнившею щепой,
И чудища морей свой взор полуслепой
Во мглу фата-морган среди зыбей таращат.
Он мечется средь волн, - с презреньем лиселя
Воротят от него чванливые фрегаты,
Скорлупка, трюмы чьи и до сих пор богаты
Всем, что заморская смогла отдать земля,
И это - я. В каком порту, в какой пучине
Мои сокровища дождутся похорон?
Какая разница? Плыви ко мне, Харон,
Безмолвный, и моим буксиром будь отныне!
АРТЮР РЕМБО
(1854-1891)
БАЛ ПОВЕШЕННЫХ
С морильной свешены жердины,
Танцуют, корчась и дразня,
Антихристовы паладины
И Саладинова родня.
Маэстро Вельзевул велит то так, то этак
Клиенту корчиться на галстуке гнилом,
Он лупит башмаком по лбу марионеток:
Танцуй, стервятина, под елочный псалом!
Тогда ручонками покорные паяцы
Друг к другу тянутся, как прежде, на балу,
Бывало, тискали девиц не без приятцы,
И страстно корчатся в уродливом пылу.
Ура! Живот отгнил - тем легче голодранцам!
Подмостки широки, на них - айда в разгул!
Понять немыслимо, сражению иль танцам
Аккомпанирует на скрипке Вельзевул.
Подошвы жесткие с обувкой незнакомы,
Вся кожа скинута долой, как скорлупа,
Уж тут не до стыда, - а снег кладет шеломы
На обнаженные пустые черепа.
По ним - султанами сидит воронья стая,
Свисает мякоть щек, дрожа, как борода,
И кажется: в броню картонную, ристая,
Оделись рыцари - вояки хоть куда.
Ура! Метель свистит, ликует бал скелетов,
Жердина черная ревет на голоса,
Завыли волки, лес угрюмо-фиолетов,
И адской алостью пылают небеса.
Эй! Потрясите-ка вон тех смурных апашей,
Что четки позвонков мусолят втихаря:
Святош-молельщиков отсюда гонят вз*шей!
Здесь вам, покойнички, не двор монастыря!
Но, пляску смерти вдруг прервав, на край подмостка
Скелет невиданной длины и худобы
Влетает, словно конь, уздой пеньковой жестко
Под небо алое взметенный на дыбы;
Вот раздается крик - смешон и неизящен,
Мертвец фалангами по голеням стучит,
Но вновь, как скоморох в шатер, он в круг затащен
К бряцанью костяков - и пляска дальше мчит.
С морильной свешены жердины,
Танцуют, корчась и дразня,
Антихристовы паладины
И Саладинова родня.
ОТВЕТ НИНЫ
ОН: - Что медлим - грудью в грудь с тобой мы?
А? Нам пора
Туда, где в луговые поймы
Скользят ветра,
Где синее вино рассвета
Омоет нас;
Там рощу повергает лето
В немой экстаз;
Капель с росистых веток плещет,
Чиста, легка,
И плоть взволнованно трепещет
От ветерка;
В медунку платье скинь с охоткой
И в час любви
Свой черный, с голубой обводкой,
Зрачок яви.
И ты расслабишься, пьянея,
О, хлынь, поток,
Искрящийся, как шампанея,
Твой хохоток;
О, смейся, знай, что друг твой станет
Внезапно груб,
Вот так! - Мне разум затуманит
Испитый с губ
Малины вкус и земляники,
О, успокой,
О, высмей поцелуй мой дикий
И воровской
Ведь ласки п*росли шиповной
Столь горячи,
Над яростью моей любовной
Захохочи!..
Семнадцать лет! Благая доля!
Чист окоем,
Любовью дышит зелень поля
Идем! Вдвоем!
Что медлим - грудью в грудь с тобой мы?
Под разговор
Через урочища и поймы
Мы вступим в бор,
И ты устанешь неизбежно,
Бредя в лесу,
И на рукам тебя так нежно
Я понесу...
Пойду так медленно, так чинно,
Душою чист,
Внимая птичье андантино:
"Орешный лист..."
Я брел бы, чуждый резких звуков,
В тени густой.
Тебя уютно убаюкав,
Пьян кровью той,
Что бьется у тебя по жилкам,
Боясь шепнуть
На языке бесстыдно-пылком:
Да-да... Чуть-чуть...
И солнце ниспошлет, пожалуй,
Свои лучи
Златые - для зеленоалой
Лесной парчи.
Под вечер нам добраться надо
До большака,
Что долго тащится, как стадо
Гуртовщика.
Деревья в гроздьях алых пятен,
Стволы - в смолье,
И запах яблок сладко внятен
За много лье.
Придем в село при первых звездах
Мы прямиком,
И будет хлебом пахнуть воздух
И молоком;
И будет слышен запах хлева,
Шаги коров,
Бредущих на ночь для сугрева
Под низкий кров;
И там, внутри, сольется стадо
В массив один,
И будут гордо класть говяда
За блином блин...
Очки, молитвенник старушки
Вблизи лица;
По край напененные кружки
И жбан пивца;
Там курят, ожидая пищи,
Копя слюну,
Надув тяжелые губищи
На ветчину,
И ловят вилками добавку:
Дают - бери!
Огонь бросает блик на лавку
И на лари,
На ребятенка-замарашку,
Что вверх задком,
Сопя, вылизывает чашку
Пред камельком,
И тем же озаряем бликом
Мордатый пес,
Что лижет с деликатным рыком
Дитенка в нос...
А в кресле мрачно и надменно
Сидит карга
И что-то вяжет неизменно
У очага;
Найдем, скитаясь по хибаркам,
И стол, и кров,
Увидим жизнь при свете ярком
Горящих дров!
А там, когда сгустятся тени,
Соснуть не грех
Среди бушующей сирени,
Под чей-то смех...
О, ты придешь, я весь на страже!
О, сей момент
Прекрасен, несравнен, и даже...
ОНА: - А документ?
ЯРОСТЬ ЦЕЗАРЕЙ
Бредет среди куртин мужчина, бледный видом,
Одетый в черное, сигарный дым струя,
В мечтах о Тюильри он счет ведет обидам,
Порой из тусклых глаз бьют молний острия.
О, император сыт, - все двадцать лет разгула
Свободе, как свече, твердил : Да будет тьма!
И задувал ее. Так нет же, вновь раздуло
