В стычках - Боже, помоги,
Чтоб не вышибли мозги!
Ну, а он стоит почти что за спиной.
Если мы пошли в штыки
Он за нами, напрямки,
И всегда манером действует умселым.
Если ранят - из-под пуль
Вытащит тебя, как куль:
Грязнорожий, был в душе он чисто-белым.
Опять же: Дин! Дин! Дин!
Так и слышишь, заряжая карабин,
Да еще по многу раз!
Подавай боеприпас,
Подыхаем, где там чертов Ганга Дин!
Помню, как в ночном бою
В отступающем строю
Я лежать остался, раненый, один,
Мне б хоть каплю, хоть глоток
Все ж пустились наутек,
Но никак не старина, не Ганга Дин.
Вот он, спорый, как всегда;
Вот - зеленая вода
С головастиками, - слаще лучших вин
Оказалась для меня!
Между тем из-под огня
Оттащил меня все тот же Ганга Дин!
А рядом: Дин! Дин! Дин!
Что ж орешь ты, подыхающий кретин?
Ясно, пуля в селезенке,
Но взывает голос тонкий:
Ради Бога, Ради Бога, Ганга Дин!
Он меня к носилкам нес,
Грянул выстрел - водонос
Умер с подлинным достоинством мужчин,
Лишь сказал тихонько мне:
Я надеюсь, ты вполне
Был водой доволен - славный Ганга Дин.
Ведь и я к чертям пойду:
Знаю, встретимся в аду,
Где без разницы - кто раб, кто господин;
Но поилка наш горазд:
Он и там хлеьбнуть мне даст,
Грешных душ слуга надежный, Ганга Дин!
Да уж - Дин! Дин! Дин!
Посиневший от натуги Ганга Дин,
Пред тобой винюсь во многом,
И готов поклсться Богом:
Ты честней меня и лучше, Ганга Дин!
ШИЛЛИНГ В ДЕНЬ
Я старый О'Келли, мне зорю пропели
И Дублин и Дели - с фортов и с фронтов,
Гонконг, Равалпинди,
На Ганге, на Инде,
И вот я готов: у последних... портов.
Чума и проказа, тюрьма и зараза,
Порой от приказа - мозги набекрень,
Но стар я и болен,
И вот я уволен,
Мой кошт хлебосолен: по шиллингу в день.
Хор: Да, за шиллинг в день
Расстараться не лень! """""""""""""""""""""""""
Как его выслужить - шиллинг-то в день?
Рехнешься на месте - скажу честь по чести,
Как вспомню о вести: на флангах - шиит,
Он с фронта, он с тыла!
И сердце застыло;
Без разницы было, что буду убит.
Ну что ж, вероятно, жене неприятно,
Чтобы мне, господа,
Не стоять в холода
Возле биржи труда, - не возьмете ль в курьеры?
Общий хор: Зачислить в курьеры:
О, счастье без меры,
Вот старший сержант - он зачислен в курьеры!
На него взгляни,
Все помяни,
До воинской пенсии вплоть
ГОСПОДЬ, КОРОЛЕВУ ХРАНИ!
ШИВА И КУЗНЕЧИК
Шива, сеятель злаков, гонитель небесных туч,
В наидревнейшие годы грозен был и могуч,
Он назначил каждому участь, работу и пищу деля,
Не позабыл никого, от нищего до короля.
Все он создал - Шива-Охранитель,
Бог великий! Бог великий! Все он сотворил:
Колючки для верблюдов и сено для коров,
Материнское сердце - лишь для тебя; спи сынок мой,
и будь здоров.
Пшеницу дал он богатым и просо дал беднякам,
Ходящим за подаяньем - отбросы и рваный хлам,
Пусть бык достанется тигру, стервятнику - падаль глотать,
Бездомным волкам назначил с голоду кости глодать.
Никто не вознесся слишком, никто не остался наг.
Стояла Парвати рядом, следя за раздачей благ.
Подурачить решила Шиву - то-то смеху будет, гляди!
И маленького кузнечика спрятала на груди.
Закончен раздел; богиня спросила, скрывая смех:
Властелин миллионов ртов, накормил ли ты вправду всех?
Шива, смеясь, ответил: Раздача благ - позади.
Сыт даже тот, которого спрятала ты на груди.
Богиня достала кузнечика - был слишком ясен намек.
Увидела: Меньший из Меньших грызет зеленый листок.
Пара Парвати перед Шивой, не подъемля в молитве глаз:
В самом деле бог напитал все живое в единый час.
Все он создал - Шива-охранитель,
Бог великий! Бог великий! Все он сотворил:
Колючки для верблюдов и сено для коров,
Материнское сердце - лишь для тебя; спи сынок мой,
и будь здоров.
НАПУТСТВИЕ
КОЛЬ УДАЛОСЬ МНЕ ВАМ ПОМОЧЬ
И ПОЗАБАВИТЬ ВАС
ТО ПУСТЬ ТЕПЕРЬ КОСНЕТСЯ НОЧЬ
МОИХ УСТАЛЫХ ГЛАЗ.
НО ЕСЛИ Б СНОВА В ТИШИНЕ
ПРЕД ВАМИ Я ВОЗНИК
ТО ВОПРОШАЙТЕ ОБО МНЕ
ЛИШЬ У МОИХ ЖЕ КНИГ/
"""
ИЗ ПОЭТОВ ИРЛАНДИИ
УИЛЬЯМ БАТЛЕР ИЕЙТС
(1865-1939)
РАЗМЫШЛЕНИЯ
ВО ВРЕМЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
I
Родовые усадьбы
В богатом доме, средь куртин в цвету,
Вблизи холмов, вблизи тенистой рощи,
Жизнь бьет ключом, отринув суету,
Лиясь, как дождь, пока достанет мощи,
Расплескиваясь, рвется в высоту,
Чредует формы посложней, попроще,
Меняясь в них, дабы ценой любой
Не стать машиною, не стать рабой.
Мечты! Но и Гомеру бы, похоже,
Не петь, коль скоро бы не знать ему
Мерцанья черных янтарей, - и все же
Привычно думать нашему уму
О раковинах на прибрежном ложе,
С отливом не вернувшихся во тьму
Глубин, что и они когда-то были
Наследственною мерой изобилий.
Жестокий человек и деловой
Назначил зодчим, столь же деловитым,
Исполнить в камне план заветный свой:
На диво всем потомкам-сибаритам
Воздвигнуть символ чести родовой.
Но от мышей спастись ли даже плитам?
Десятилетья минут - и, глядишь,
Наследник мраморов - всего лишь мышь.
Но что, коль этот парк, где крик павлинов
Ночной порой звучит среди террас,
И где Юнона, склепный свод покинув,
Богам лужаек зрима каждый час,
Где посреди древесных исполинов
Дается нам отдохновенье глаз
Что, если все, что здесь доступно въяве,
Замена нашей гордости и славе?
Что, если герб, взирающий с дверей,
Гнездо традиций, древних и упрямых,
Блуждание вдоль зал и галерей,
Портреты предков в золоченых рамах,
Достоинство семейных алтарей.
Покоящихся в вечных фимиамах
Что, если цели нет у них иной:
Заменой быть для гордости больной?
II
Мой дом
Седая древность башни и моста,
Старинный дом в кругу оград просторном,
Кремнистая земля;
Символика цветущего куста
Меж вязами и одичалым терном;
Ветр зашумит, суля
Часы дождя и хлада,
И промелькнет на миг
Взволнованный кулик,
Заслыша топот и мычанье стада.
Ступени, свод, камин, бумажный лист,
Исписанный, холодный подоконник.
Да, в комнате такой
Виденье облекал панегирист,
Певец "Иль Пенсерозо" и платоник,
Туманною строкой,
И было въяве зримо,
Как, робко трепеща,
Полночная свеща
В окне мерцала всем, бредущим мимо.
Здесь кров для двух людей. Один сумел
Собрать вооруженных два десятка,
И жить средь этих стен,
Хоть и казался он меж ратных дел,
Сомнений, треволнений, беспорядка
Забывчив и забвен;
И я - второй, как вящий,
Живой пример уму:
Потомству моему
Эмблемою печали предстоящий.
III
Мой стол
Две тумбы, и на них доска.
Перо, листки, и сталь клинка
Блестит - подарок Сато,
Врученный мне когда-то,
На все вокруг, как некий рок,
Как неизменности урок,
До Чосера откован,
Взирает из шелков он.
Так пять веков в родной стране
Подобно молодой луне
Он пролежал, ни разу
Не обновляя фазу.
Но сердце знает: такова
Непреходящесть мастерства.
Ученым любы споры
Кто мастер, год который,
Когда сей славный образец
В дар сыну передал отец.
