Они прошли мимо спальни Хейдвиг и дальше по коридору, проходя мимо лишних поворотов, и оказались в другом крыле дома. Дальше – спуск по эстакаде, за которой находилась просторная комната, где находились привезенные вешалки. Хейдвиг подошла к одной из них и остановилась. Чехлы были одинаковые, как же тут выбрать?
– Смелее, как ночью с машиной, – подначивал ее Икол. – Не понимаю, почему люди так боятся встречи со своими мечтами?
Хейдвиг робко сняла один из чехлов, потянула вниз молнию, и чехол упал к ее ногам, как серая туча. В ее руках оказалось то, что никак нельзя было назвать униформой – платье из тонкого атласа, поясок которого находился на уровне груди. Рукава были короткими, и руки должны были оставаться совсем обнаженными. К платью прилагался легкий газовый шарф. Хейдвиг застыла на месте, не понимая, что с этим делать.
– Я должна это?..
– Надеть. Хочу видеть тебя в романтическом платье начала девятнадцатого столетия. Должно подойти идеально и подчеркнуть твою красоту. Не обращай внимания на мадам Дисгайз. У нее консервативный взгляд на вещи.
Хейдвиг пошла за вешалки, сняла костюм сестры милосердия и одела то, что только что выбрала наугад. Когда она вышла показаться перед Иколом, он критически осмотрел ее, а потом, усмехнувшись, заметил:
– Эдакая стандартная тупая классическая неприкосновенность… Ужасно. Буднично. Стереотипно. Хотя ты, Хейдвиг выглядишь неплохо. Чего-то тебе не хватает, но чего никак не возьму в толк. Добавить бы сюда немного агрессии. Жди здесь, я сейчас вернусь. И не переодевайся. У меня есть идея, как опаскудить этот нежный и занудный образ.
– Я и сама что-то придумаю, – не удержалась от искушения Хейдвиг, но Икол бросил на нее взгляд – такой страшный, что ей пришлось замолчать и поперхнуться невысказанной идеей, которая у нее только что появилась.
К привычке Икола исчезать в темноте и появляться из пустоты она уже привыкла. Вдруг Хейдвиг закричала от страха: если бы это были проклятые гаджеты, которыми тут все напичкано, но нет! Косметический столик и табурет появились настолько неожиданно, что Хейдвиг в лучшем случае могла бы воспринимать это как спецэффект для дешевых ужастиков, галлюцинацию, бред… Но оно все было материальным. Дубовый столик с огромным зеркалом в резной старинной раме, к которой крепились канделябры с пылающими свечами, и стеклом – черным, будто провал в ничто. На раме были выгравированы знаки, которые нельзя было считать узором или очередной фенькой. Они повторялись в строгой последовательности, как буквы в словах. Табурет, без спинки, разумеется, оказался слишком низким, и когда Хейдвиг села на него, ее колени уперлись в живот. Глянув в зеркало, Хейдвиг надеялась увидеть в нем себя, но ничего не было – только пустота.
Вздрогнуть ее заставили прикосновения к плечам и горячий поцелуй в шею. Хейдвиг почувствовала Икола, потому что она не оборачивалась, а зеркало так ничего и не показывало. Она оглянулась – и поняла, что не ошиблась. Он был рядом, с небольшой шкатулкой в руке.
– С чего же начать? – спросил он, притворяясь, будто предыдущий замысел выветрился у него из головы. – Наверное, с обуви. Хейдвиг, глянь, что там под столиком и если увидишь – достань.
Там обнаружилась пара армейских ботинок на шнурках. Ничего не понимая, Хейдвиг взяла один из них двумя пальцами, будто дохлую крысу, которая вот-вот оживет и справит нужду на ее платье.
Это… Сейчас мне одевать? – растерялась она.
– Сейчас, потому что мне надо работать, – ответил Икол. – Чем быстрее, тем лучше.
Хейдвиг должна была подчиниться, и когда она надела ботинки, оказалось, что они были страшнее тех, испанских, ощущение было такое, что винты закручивались, а клинья вбивались постепенно. Икол подал знак – и она должна была встать в полный рост. Неожиданно ощущение дискомфорта исчезло, и Хейдвиг пришлось сделать несколько шагов, чтобы осознать: не все так плохо, как кажется по началу. Она подумала, что было бы неплохо организовать фотосессию с ее участием в таком виде; у Икола же были другие планы. Он еще раз внимательно ее осмотрел, а потом, махнув рукой, сказал:
Кое-чего все равно не хватает. Сейчас надень-ка вот это.
Он протянул кожаные перчатки без пальцев, и Хейдвиг натянула их на руки. В зеркале еще царила темнота.
Сядь, – велел ей Икол.– Сейчас буду тебя раскрашивать.
Хейдвиг покорилась и села на табурет, подперев подбородок правой рукой в кожаной митенке. Она увлеченно смотрела на Икола, словно котенок, сделавший какую-то пакость и готовый на это еще и еще. В ее глазах блеснуло лукавство, а лицо осветила улыбка. Но Икол не обращал внимания: и так слишком много отвлекающих факторов. Он раскрыл обе половинки столешницы – и они оказались огромной палитрой, в которой были все цвета – как основные, так и потомки их смешивания кистью художника – порожденные природой и человеческим интеллектом. У края палитры лежали обычные и косметические кисти разных форм и размеров. Хейдвиг широко раскрыла рот от удивления, но Икол глянул на нее так, что ей пришлось плотно сжать губы.
Он приказал ей убрать руку от головы и сидеть, не шевелясь, пока он будет воплощать в жизнь свою фантазию. Он взял широкую кисть и почти прошептал ей на ухо:
Закрой глаза.
Хейдвиг сделала, как он сказал. Она чувствовала, как на лицо – очень нежно – он накладывает слой краски. Потом ей покрасили шею, обнаженные плечи, спину и декольте. Она ощущала себя полотном или стеной, которую покрывают грунтовкой.
– С волосами действительно надо что-то делать, – услышала она недовольный голос Икола. – Но обойдемся в этот раз без парика. Пока пусть подсыхает.
Хейдвиг пришлось сидеть с закрытыми глазами так долго, что она потеряла ощущение времени. Только голос Икола вернул ее к реальности.
– Сейчас можно шевелиться. Но недолго. Ты подготовлена, но сейчас начнется основная работа над твоей внешностью. У тебя две минуты.
Хейдвиг еле смогла оторваться от табурета и размять тело, затекшее от долгого сидения в одной позе. Как раз на это две минуты и ушли. Жестом Икол дал ей понять, что она должна снова сесть. Хейдвиг едва сдерживала ярость. Неужели он считает ее бездушной куклой, с которой можно забавляться и удовлетворять свои причуды? Но выбор у нее был невелик. Она села, поджала губы, словно говоря своему обидчику: «Делай сейчас что хочешь, но потом я на тебе отыграюсь». Икол сделал вид, что не заметил этого; на самом деле в глубине души он смеялся над всеми ее капризами, потому что знал: она целиком и полностью в его власти. Снова он велел ей закрыть глаза. Предупредив, что краска может их разъесть, если хоть капля попадет на белок или зрачок. Это испугало Хейдвиг, и она сжала сидение руками, превратив свое тело в натянутую струну, которая вот-вот должна была лопнуть. Икол рассмеялся.
– Искусство требует жертв, но не таких специфических. Расслабляйся и наслаждайся прикосновениями, – посоветовал он. – Ведь легкое касание кисти к телу может вдохновить тебя на новые фантазии, а это нам как раз и нужно.
Хейдвиг послушалась совета и почувствовала, как напряжение – и страх вместе с ним – покидают ее. Это ощущение покоя позволило ей выдержать все виды прикосновений – от легких, почти неощутимых, до грубых мазков по коже, наверное, последние оставляли такие следы, от которых могла потечь грунтовка. Но ее нанесли такой краской, что она не поддавалась влиянию новых слоев. Теперь началась работа над закрытыми веками. И вновь эти легкие касания, кажущиеся почти неземными. Вдруг она поняла, что голова уже готова, но глаз она не раскрывала, потому что касания, мазки, движения переместились на шею, потом – на плечи, а потом на руки, где начали извиваться, словно змеи.
Все закончилось длительной паузой. Икол ничего не говорил и не подвал никакого знака открыть глаза и встать с табурета. Хейдвиг надоело ждать, и она сама открыла глаза. Первое, что она увидела – свое отражение в зеркале. Там была только она. Все вокруг оставалось черным. И среди этой черноты она была единственным цветным пятном. Странным было и то, что ее отражение стояло в зеркале в полный рост, в то время как ноги настоящей Хейдвиг были закрыты по колено косметическим столиком. Только потом Хейдвиг обратила внимание на то, что сделали с ее внешностью.
