А там уже шатры, балаганы... Еще вчера, заранее, их понапихали, и они, словно пузыри, выпячиваются среди пестро движущейся толпы...

Площадь запружена.

Запружена арбами, возами, "бедами" [2], лошадьми, коровами, овцами, волами, телятами, горшками, мисками, курами, шерстью, мешками, хмелем, смушками, материей, сапогами, конфетами, пряниками, квасом, пивом, русской горькой, гребенками, косами, шкурами, ремнями, котелками, пряжей, платками, полотном, дегтем, керосином, старой одеждой, сорочками, юбками, скатертями, щетиной, бочонками, рогами, шпанскими мухами, воском, медом, патокой, таранью, сельдями, колесами, ходами, стеклом, яйцами, запасками, плахтами, пирогами, салом, мясом, колбасой, жареной рыбой, дерюгами, сундуками, гвоздями, молотками, свиньями, торговцами, цыганами, барышниками, людьми, детьми и слепцами...

...И все это движется, дышит, курят, говорит, кричит, ругается, мычит, блеет, ржет, гикает, жует, зевает, кувикает, крестится, божится, матерится, клянется, пахнет, смердит, воняет, кудахчет, квохчет, жарит друг друга по рукам, играет на гармошке, на скрипке, причитает, пьет квас, ест тарань, рыгает, икает, "будькает" [3], лущит семечки и кружится на карусели...

А надо всем этим оглобли, оглобли, оглобли...

Это возы подняли кверху оглобли и орут:

-- Тор-р-р-гуем!

Вон на оглобле свитка кричит:

-- Вот где мы!!

Вон сито зовет к себе своих покупателей:

-- Сюда идите!

Там колесо зацепилось спицей за стоймя поставленное дышло:

-- Мы тут!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Идут, идут, идут, идут!..

-- Держи цоб [4]! Цоб держи!

-- Цоб! Цоб! Да цоб же, чтоб тебя волки съели!

-- Держи цоб! Цоб держи!

-- Тррр!

За ярмо зацепилось...

-- Черти тебя прут на чужие ярма! Видишь, что стою...

-- Ты что же, один на ярмарке?

-- А ты один?

-- И я не один!

-- Так что ж тебе объехать нельзя, что ли?

-- Ты что же, один на ярмарке?

-- А ты один?

-- И я не один!

-- Говорил, держи цоб!.. А тебя черт на ярмо попер!..

-- Ты что же, один на ярмарке?

-- А ты один?

-- И я не один!

-- Назад! Назад! Тррр-назад!

-- Разъехался тут на всю ярмарку!

-- Ты что же, один на ярмарке?

-- А ты один?

-- И я не один!

-- Цоб иди, гей!

Расцепились...

* * *

Гудит... Гудит... Гудит...

И в гуде том, как в аккомпанементе грандиозного органа, плывет однообразный речитатив:

Дайте милостыночку, мий батечку,

Дайте нам христа ради!

Дайте, божой та праведной души християни...

Дайте, возлюбители, ненько моя, дай христови...

Дайте, наследители, батечку, милосерднии...

Дайте нам, душа спасеная,

Хоч единая душечка милосердная...

Дайте, помимо йдучи, слово чуючи,

Що в рученьках, мамочко моя, та и маючи...

Родителив, кревных та и померлих споминаючи...

Душечку свою в теле та и спасаючи...

...Дайте од трудов своих,

Од сили чистой.

Дайте од трудов своих,

Од праци вирной...

A аккомпанемент гудит, гудит, гудит, временами переходя в бешеный рев...

Вот он, затихая низким рокотом, покатился по площади...

Минута, две, три...

И вдруг -- трах у самого уха:

-- Ветошь! Бабы, ветошь! Вот ветошь принимается, за ветошь деньги вынимаются! Вот ветошь! Бабы, ветошь! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

-- Квасу! Холодного, душистого, сладкого, сладкого! Квасу! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

-- Рубль поставишь, два возьмешь! Налетай! Налетай! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

-- Красная выграеть, черная програеть... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Загудело, загудело, загудело... Снова загудело...

И трещит и рвется теноральный бас профундо у рыжего слепца со скрипкой в руках и со слепой партнершей рядом, пытающегося перекричать этот шум грустным псалмом о том, как

Ночь прийшла тогда к Мессии

З ароматом у руках,

Йшли печальнии Марии

З безпокойством у серцях...

Гудит ярмарка...

Бегают лошади, кричат торговцы, хохочут девушки, кружится карусель....

А орган на карусели хрипит, свистит, и меж балаганов, меж возов, меж телят вырывается песня купца, который

Полюбил всей душою дивицю,

За нее готов жысть всю и отдать...

А под эту сипло-хрипящую песню и парни, и девушки, и дети радость себе "накручивают"...

-- За пятак! Только за пятак! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ярмарка!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

II

Отчего так трагически-безнадежно мычат волы на ярмарке?

Попадешь на воловье-коровье-овечью половину и отовсюду тебе:

-- М-м-у! Б-е-е! М-е-е-е!

Вот, к примеру, стоит рыжий или серый, или рябая или гнедой, поглядит вокруг себя и вдруг:

-- М-м-му-у-у!

-- Б-е-е-е!

-- М-е-е-е!

То ли они поддерживают всеобщий ярмарочный гул, то ли не хотят к другому хозяину переходить. Или, может быть, еще какая-нибудь причина?

А овцы...

Такое маленькое существо, а как "мекнет", так словно внутри у него радио сидит... И резко так, пронзительно...

-- М-е-е!

Как выстрелит...

Одно только "ме-е-е!"

* * *

И рыжие, и рябые, и гнедые, и серые, и черные, и мышиной масти, и лысые, и круторогие, и безрогие...

И быки, и волы, и бычки, и годовалые телята, и коровы, и яловицы, и телки, и телочки, и молочные телята...

И у возов, и у ярем, и на руках у хозяев, и у шестов...

Просто так: в земле кол, у кола корова, а возле коровы привязанный к хвосту теленок...

И хозяина не видно... "Соло"-корова...

Вот только когда кто-нибудь подойдет, ткнет палкой в корову:

-- А эта сколько просит?

Тогда неизвестно откуда вылезает шляпа или картуз и кидает куда-то в поле или на Псел:

-- Пятьдесят! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А волы-то какие!

Ну разве чуть поменьше моста через Лопань [5]!

Стоит возле воза, жует жвачку и свою воловью думу думает...

О чем он думает, серый с такими огромными рогами?

А ведь думает о чем-то!

Может быть, и у него есть свое, воловье:

"Европа или "просвита" [6].

Может быть, и он видел где-нибудь в Кременчуге трактор и теперь меланхолически смотрит куда-то вперед, и по бороздам его мозга ползет мысль:

"Так ведь это я скоро уже совсем не нужен буду?"

И обиженно:

-- Му-у-у!

Думает серый вол серую думу воловью.

Думает, пока придет некто незнакомый ему, стегнет его кнутиком и к хозяину:

-- А что за эту пару индюков?

-- Прошу триста!

-- Триста, говоришь?

-- Говорю, триста!

-- Долго считать надо!

-- Скажите, сколько, чтоб меньше считать пришлось...

И начинается...

Дергают серого за язык, раскрывают ему рот, берут за рога, сжимают горло, меряют кнутиком от копыт до холки, тянут за хвост, щупают под хвостом...

-- Триста, говоришь?

-- То, что слышишь...

-- А ну, поводи!

-- Можно и поводить....

Серого отвязывают от воза:

-- Гей!

-- Тихо-тихо веди! Не гони!

-- Да хоть и не смотри! Идут, как часы...

-- Такими "часами" моя бабушка к могиле шла.

-- Поговори!..

-- А сколько, ежели делом?

-- Я и говорю делом!

-- Нет, ты делом говори!

-- Говорю ж, триста!

-- А за сто восемьдесят ты их не отдашь?

-- Походи еще!

-- И похожу!

-- И походи!

-- Да ты не отворачивайся! Деньги даю...

-- Знамо дело, не черепки!