Даст, бывало, хозяин стакан горилки:
-- Катай, Матвей!
Да возьмешь косу -- как пойдешь, как пойдешь вдоль, а хозяин стоит и только рукой махнет, где поворачивать... Тогда вольные степи были -сколько кто закосил, то и твое... Только никто за мной угнаться не мог... Сколько же я этой травы степной положил! И все вот этими руками... Да и домой вернулся... Тридцать три года в экономии у пана Корецкого протолкался...
-- Тридцать три года?
-- Тридцать три года, как одну копейку... И на отработку и на срок... И зимой и летом... И в дождь и в снег. А пан бешеный. Выйдет в поле и матюгами, матюгами... Ну и матерился же, сукин сын! Бывало, материт, материт, а я молчу. А потом я ему:
-- Кончили, барин?
-- Кончил.
-- Так теперь я начну.
И к нему:
-- До каких же пор ты, раз... издеваться будешь?
Да как возьмусь, как возьмусь!.. Он матюгами, а я еще крепче. Тогда он как загремит:
-- В тюрьме сгною сукиного сына!
-- Тюрьма, -- отвечаю, -- наша! Для нас тюрьма! Что пугаешь! Да приду же я когда-нибудь из тюрьмы, век там вековать не буду! А ты куда денешься? Изожгу! На пепел изожгу!
Тогда он на коня, и ходу...
Четверо нас таких было... Один из Федоровки, один из Песков, один из Броварок, а я из Маниловки... И никому мы не спускали.
Говорил тогда пан:
-- Из каждой слободы по сукиному сыну!
Но боялся меня пан! Ей-богу, боялся!
Довелось и в тюрьме сидеть... Приказчика едва не убил!.. Эх, и бил же!
-- За что?
-- За неправду бил... На отработку снопы возил. Тяжкая была отработка. Даст пан десятину, а ты ему за одну эту десятину три десятины выкоси, свяжи, свози и сложи. А баба моя тогда вот этой дочкой тяжелая ходила... А снопы, как гири... А скирды под облака... Я на скирде, а баба снопы с арбы кидает... Побросай снопы, если она вот-вот рассыплется!.. А он, приказчик, значит, ходит, гадина, и все ему не так, все ему не так!.. Забрался на скирду и давай то, что я сложил, разбрасывать... Столкнул я его со скирды и сам за ним. Да как насел -- бил, пока хотелось. Судили меня -- выкрутился... Нашли, что приказчик неправильно поступил... Не смирялся я! Никогда не смирялся!.. Меня уже тогда называли... Как же это оно?.. Ливоруционером меня называли... Я и тогда этого ждал. Я знал, что оно будет... Вот это будет, что теперь пришло... Революция... А уже как пришло... Ни единого раза в сборне [2] не пропустил... Да все думаю: "А что бы пан сказал, если бы был живой..." Пропал пан еще до революции. Помер... Вот хожу на сборню, слушаю. Нет панов. Нет даже посмотреть. А я тридцать три лета и тридцать три зимы подряд вот этими руками пану за шкуру сало закладывал. Вот как было. А теперь наша взяла... Хожу это и радуюсь... Вдруг говорят: "Гетман"... Вдруг: "Немцы". И к нам заявились... Бьют. Неужели, думаю, пропало все?.. Пришли немцы, собрали нас на площади, а сами вокруг... Что же, думаю, будет?.. С ними и наши каратели... Уже кое-кого били... Стоим мы... А я к ним:
-- А позвольте, -- говорю, -- спросить, как вас атитуловать?
Заметил я, как один у них спросил:
-- Куда вы, товарищи, едете?
А они его в четыре нагайки как взяли:
-- Товарищи, говоришь?!
Клочьями мясо с него рвали...
Так вот я и спросил, как их атитуловать -- господами или благородиями.
Один подскочил да нагайкой меня по ногам.
-- Аратар! -- говорит.
"Бей, -- думаю. -- И тебя когда-нибудь ударим!"
Сколько они тогда народа перепороли! Буржуи выдавали...
А потом снова наша взяла...
Было, всего было. И все-таки наша сверху...
А как Махно как-то раз под пасху в село ворвался... Поплакал я тогда... Савку моего едва не зарубил, идол!.. Восемь человек тогда в щепки потесал!.. Приехал как раз Савка из Красной Армии. Взял ребенка и пошел к куме. А махновцы и прискакали... А он приоделся, побрился... Известно, из армии пришел...
Они к нему:
-- Документы?!
А у него тогда был документ, что он на курсы назначен...
Забрали они его с ребенком в штаб. А мы и не знали. Сидим у соседа на обеде: жена у него как раз умерла... Вдруг прибегает баба:
-- Савку вашего забрали!
Сорвался я с невесткой и в штаб. А штаб в Верхней Маниловке. Бежим с невесткой... А невестка, хоть и с ребенком -- так молодая же, а мне уж куда бегать! Бегу, а под грудью горько мне, горько... Не добежал до штаба, вот примерно как до нужника, и упал... Подхватился и опять бегу... Прибежали...
-- Савку моего, -- прошу, -- отдайте! Один он у меня! И дети малые!
Махно сидит у стола, а около него костыли... Мы с невесткой к земле припадаем и плачем, плачем... Вдруг входит какой-то адъютант. Головища у него, как вот бывает собачонка кудрявая.
-- Потесать, -- спрашивает, -- батько?!
И тут:
-- Собирайся! В поход собирайся!
Удирать, значит, нужно...
Махно к Савке:
-- Твое счастье. Иди!
А тот, кудрявый, и говорит:
-- Может, батько, хоть арапников всыпать?
-- Не нужно! Собирайся!
Выскочили мы с Савкой.
А восемь человек хороших хлопцев в щепки порубил.
* * *
Рассказывает дед Матвей о жизни своей... И люльку курит и сплевывает... И в голосе деда Матвея слышится сила какая-то земляная...
Пережили. Все пережили.
-- А скажи ты мне, что оно за "шехпалка" такая? Откуда оно пошло?
-- Это, дед, нам на село помощь, чтобы из темноты быстрее выбрались... Рабочие в городе сознательнее нас, вот и взялись за шефство, чтобы нам помочь...
-- Вон оно что! Значит, я тоже за "шехпалку" был. Над лазуретом... Взялось наше село лазурет содержать... Вот меня и назначили... Собирал я яйца и возил в Кременчуг, в лазурет... Там солдаты из Красной Армии поранятые лежали... А почему меня назначили? Потому, что у меня, брат, не попасешься. У меня, брат, черта с два к карману прилипнет... Все, брат, до крошечки, в лазурет! Было так, что не досчитались в комитете пятнадцати крашанок... Когда смотрю, а они под шкафом... Я туда, а они с дырочками... Хлопцы говорят:
-- То мыши, дед!
А я говорю:
-- Чтобы мне этих мышей больше не было! А то головы раз... И поотрываю. Для ранятых собрано, ранятым и должно быть.
У меня не попасешься!..
Нагрузил воз и в Кременчуг, в лазурет... Привезу.
-- Здоровы были!
-- Здравствуйте, дедушка!
-- Воспитания вам привез!
Встаю и иду в палату... А дохтур за мной. Подхожу к больному; лап за тухляк:
-- Перемените, потому негодящий!
Подхожу к другому: лап.
-- Переменить!
А я новые тухляки привез...
Вношу хлеб, вношу яйца.
-- Ешьте, товарищи ранятые!
А дохтур:
-- Так нельзя, дедушка. Им по назначению есть полагается.
-- Как, -- говорю, -- нельзя? Пусть едят и поправляются. Ешьте! Чтобы все при мне поели!
-- Нет, -- говорит дохтур, -- так нельзя... Мы выдадим им сколько нужно.
-- Ну, -- говорю, -- выдавайте. Только чтобы все до щепки им было выдано!
-- Да не беспокойтесь.
Хороший дохтур был...
-- А чего, -- говорю, -- дух у вас в лазурете тяжеловатый? Прибирать нужно!
Сразу же помыли, карбол-кислотой побрызгали...
-- Вот это, -- говорю, -- так. Так и должно быть!
Ходят они за мной, слушаются.
"Шехпалка" я -- ничего не попишешь.
* * *
Правду люблю. Разорву, если не по правде... Вот в Полтаву ходил, на суд, ходил за правду.
-- Как же так?
-- А так... Лесники обыск в селе делали... Все село трясли. Дерево, что ли, искали... Приходят ко мне:
-- Здравствуйте, дед!
-- Здравствуйте!
-- Можно ли у вас обыск сделать?
-- Почему же, можно, -- говорю, -- а из Манжелии, из района, у вас мандат на обыск есть?
-- Нет.
-- Так идите, -- говорю, -- откуда пришли!
Один ко мне... Замахивается.
А я его метлой.
Подали в Манжелию, в суд... Не берет ихняя.
