Женщина переместилась в сторону мужчины как-то странно. Словно их было две. И одна исчезла у озера, а вторая возникла из ничего гораздо ближе к утёсу. Промерцала туда, погасая в одном месте и вспыхивая в другом.

И уже лёжа на спине, двигалась, наезжала, перекатывала себя, как каплю ртути, наползая на самца…

Вдруг женщина – то есть я – повернула голову в мою сторону, нащупала, вычислила своими текучими глазами мои невидимые ей глаза, перемешала студенистую массу наших глазных яблок, потом вышла из моего взгляда, как мужчина выходит из женщины, и пролаяла:

– Не ходи туда! Не ходи!

И тут зловонная зелёная волна хлынула мне в носоглотку и просто смыла, выплюнула меня обратно в ХХI век.

В моём сне бедные древние боги плакали. Им были тысячелетья. Плоть богов иссохла и сморщилась. Они были старые, никому не нужные и жалкие. Беспощадные люди бросили богов умирать голодной смертью, когда они состарились и ослабели. Так же люди поступают и со своими стариками.

Люди смеялись и дразнили бессмертных или равнодушно попирали ногами, вытаптывали, как траву. Разрушили все древние святилища – и лишили высших существ крова. Заточили в музеях священные камни – ипостаси богов. Там тыкали в них пальцами, лупоглазо пялились.

Небожители ютились, как птицы, в ветках деревьев, кутаясь зябко в клочки мха. Древние боги с визгом дрались у столов людей за упавшие крошки. Боги пили из луж, как бродячие собаки.

А ведь это бессмертные создали нас. Научили добывать огонь. Считать звёзды. Делать детей. Когда-то мы нуждались в богах и молили о помощи, скулили и ползали перед ними на коленях, вымаливая продолжение рода, удачную охоту или дождь.

И небесные обитатели всегда снисходили к нашим мольбам. Мы несли богам лучшие куски, лучших женщин, лучшие благовония.

А теперь люди, как выросшие дети, – всё могут сами. Им не нужны бесполезные старики.

И вот древние боги повернулись ко мне. Они тянули иссохшие руки, просили у меня еды. Бывшие властелины мирозданья ничего не могли мне уже дать, да у меня всё и было, я ни в чём не нуждалось.

Но жалость проникла в моё сердце. Свет благодарности озарил мою жизнь. Я понимаю, что у моей жизни есть теперь особая цель: накормить богов.

Я дам им их пищу.

Всё оказалось даже хуже, чем я предполагал.

Организаторы сколотили комиссию из независимых членов.

Кроме меня, туда запихнули известную журналистку, Анжелику Михайловну. Она была прозрачно красива, как модели Боттичелли. Золотистая маленькая её головка следила за вами с неотступностью старинного портрета: куда ни повернись, она – за вами.

Позвали врача материалиста, пышущего здоровьем, румяного огромного младенца, смешливого и утомительно жизнерадостного.

Был ещё знаменитый путешественник. Герой-любовник. Ричард Гир. И – в камуфляже.

Только глаза слишком близко посажены, что придаёт лицу неприятный оттенок жестокости.

Герой изъездил в одиночку колдовские и людоедские регионы и считается специалистом по первобытным религиям.

Тип из органов – куда же без него – в жару в костюме и галстуке, обтекаемый и неуловимый, как речной бог Протей. Я долго не мог заглянуть ему в глаза и запомнить черты лица. Без особых примет. Без всякого выражения.

Казалось, нос его обладал способностью прямо у вас на глазах обретать горбинку, или истончаться, или резко укорачиваться, картофельно курносеть. Губы из сочных и мясистых вдруг вытягивались в нитку. А глаза – приветливые поглотители. Тип – само обаяние. Но, пока он тебя очаровывает, он успел тебя запротоколировать, снять отпечатки пальцев, взвесил, измерил, вынес тебе приговор и привёл его в исполнение. А ты думаешь, что ещё свободен и жив.

Присутствовал также православный священник. Вылитый Мефистофель. Готический излом бровей. Ранние залысины. Тяжёлые веки над почти белёсыми глазами. Руки особенные: кажется, они пульсируют, как сердце. Мурашки бегают по коже, даже когда просто смотришь на них. А если дотронется?.. Как будто оголённым сердцем погладит.

А губки – бантиком. И сексуальная родинка над губой. Помесь Азазеля, мальчика-мажора и напомаженного сутенёра. Демон с конфетной коробки.

Мне про этот персонаж рассказывали: отец – видный партиец до девяносто первого года. А сын попал на чеченскую. Тяжело ранен, контужен. Какие-то видения у него были. Лечили. Вышел – подался в священники. Прозрел, по его словам. Создаёт бесплатные кухни для бедных, больницы для бомжей, преподаёт в семинарии. Депутат Думы.

Затесался к нам и искусствовед, специалист по артефактам, доктор наук. По совместительству – экскурсовод в сарае эпохи барокко.

Старенький, скособоченный: одно плечо выше и выдвинутее другого. Как будто профессор прижимает телом к уху невидимую телефонную трубку. Уникально эрудированный, из семьи бывших дворян. Владеет французским, немецким и итальянским. С лёгкой самоиронией пересыпает речь всякими там entre nous soit dit или buona fortuna. С изумительным произношением, но так, словно произносит скабрёзности при дамах.

Колючий, взъерошенный, как умная и злая породистая собака, давно живущая на помойке. Одежда с печатью изысканности – и запущенности. Голубая рубашка под цвет глаз, тщательно отутюженная. А края манжет износились. Опустившийся щёголь.

И глаза – обиженные, недоверчивые, но с ожиданием рождественского чуда за щитом скорбного цинизма.

Председатель нашего конклава – бизнес-вумен. Вернее, жена нового русского и естественная мишень для нападения экскурсовода. Он нынешних хозяев жизни терпеть не может и иначе как быдлом не называет.

Дама эта – пятидесятипятилетняя плечистая кукла с наивными голубыми глазами. В мини-юбке и в космического размаха декольте. Сексуально озабоченная проржавевшая бомба. Хохотушка. Резвушка. Миллионерша родом из завхозов. Даже пьяные сантехники падают в обморок от её ругани.

Первое, что гранд дама на этом конгрессе изрекла для потомства, и, конечно же, тому, ранимому, из дворян: «Подними свою толстую жопу и притарань сюда экран!» После чего на пару суток разразились гроза, градобитие, землетрясение, мор и все казни египетские с битьём эксклюзивной посуды. Матерные слова слились в гармоничном потоке с цитатами из Вольтера и Данте на языке оригиналов.

Смесь обрюзгшей барби, рыночной торговки и распоясавшейся сиротки, пробившейся по лотерейному билету наверх и теперь гоняющей поганой метлой злую мачеху и всех без исключения. Эпилог сказки о Золушке.

Но это были, как сказал классик, ещё цветочки.

Сначала она нацелилась на Ричарда Гира девственных лесов Амазонки. Он уже в ужасе шарахнулся было. Но тут Беатрисе Петровне, нашей престарелой Золушке, шепнули на ушко о внебрачных связях кинозвезды в странах третьего мира. И оскорблённая Беатриче с воплем: «Заслуженный спидоносец!» – ретировалась.

Затем обвела мутным, жаждущим неземной любви взглядом съёжившуюся публику и остановила взор на мне. Я заблеял, что недостоин. Но олигархиня вцепилась в меня мёртвой хваткой, а потом уже изучающе обозрела экстерьер трофея: мою нечёсаную бороду, круглые стёклышки очков, широковатые лицо и зад, блаженную улыбку дитяти. А также индейскую повязку на лбу и замшевую потёртую куртку с фестонами. Придурковатый Добролюбов в хиппозном затрапезе.

Я уже почуял сладкий воздух свободы: такое просто не имеет права на свет рождаться, не то, что сопровождать царственную особу. Но Беатриче сочла себя удовлетворённой.

В первые же две минуты нашей пожизненной дружбы я узнал, как внук Биче обкакался, как она сожрала с потрохами училку-сучку, отнявшую у младшенького богатеев шпаргалку на экзамене, и как Прекрасная Дама российской олигархии обтрескалась тушёными баклажанами. Мою родословную до семнадцатого колена бойцовая орхидея вынюхала в первые пять секунд.

Беатриче втащила меня в банкетный зал, впустила остальных рабов, воссела рядом со мной и принялась пихать в меня всякие вкусные кусочки, одновременно обещая поездку в Лондон по обмену опытом.