Самолет еще бежал, когда планер вспорхнул и занял нужное превышение над самолетом. Потом появился небольшой просвет между землей и колесами самолета. Просвет рос и стал уже больше, чем деревья того леса, над которым плыл планерный поезд. Зрители не сводили глаз с поезда. Преман держал заданную скорость набора высоты и, глядя на висевший перед ним график, делал время от времени площадки и шел дальше.

Стефановский чувствовал себя прекрасно и все, что находил интересным, заносил на бумагу. Установленные на машинах приборы -- барографы и другие -автоматически делали свои записи. На пяти тысячах метров летчики надели кислородные маски. Земля все медленнее исчезала в дымке, скорость подъема уменьшалась. В то время как снизу перестали различать машины, а вместо них видели только два облачка, за которыми тянулся белый туманный след, летчики почувствовали почти 55-градусный мороз. Управление стало тугим и трудным, замерзала смазка.

Туман окутал обе машины, и летчики стали плохо различать друг друга. Они теперь вспоминали и применяли условные сигналы. Преман упорно и с большим трудом пробивался вверх. Он напоминал усталого путника, который одолел уже крутой подъем, но хочет все же добраться до вершины горы. Он оступается, скользит, теряет с трудом завоеванные метры, начинает сначала и добивается успеха.

Самолет Премана точно так же пробивался к своему "потолку", а планер настойчиво следовал за ним.

Но всему бывает предел. Самолет взбирался на пять-шесть метров, на миг зависал там и рушился вниз, теряя с таким трудом набранные метры.

Преман сделал еще несколько попыток подняться выше, но было ясно, что мотор уже "выбился из сил" -- достиг своего "потолка" и выше не пойдет. Тогда летчик просигналил. Стефановский дернул замок и отцепил трос.

Преману нечего было больше делать на высоте. Он немного понаблюдал за другом и камнем пошел вниз.

Стефановский же выполнил то, что ему на первый раз было задано.

Через час и сорок пять минут планер финишировал. Планерист чувствовал себя прекрасно и прямо из своей кабины попал в руки репортеров.

-- Я здесь ни при чем, -- отбивался Стефановский. -- Преман всему "виновник", это он меня туда затащил. Я же попросту был у него на привязи. А то, что он на таком самолете, почти не видя меня, поднялся так высоко, это ж его исключительное мастерство!

-- Брось скромничать, Петр Михайлович, -- перебил подоспевший Преман. -- Мое дело здесь было маленькое, можно сказать, транспортное... Самолеты часто бывают на такой высоте, а планер впервые, и не скоро тебя кто-нибудь перегонит, Петр!

Тем временем техники обработали барограмму подъема. Они сообщили поразительную цифру: десять тысяч триста шестьдесят метров -- вот была высота подъема. Это был мировое рекорд высоты для планера, доказательство того, что планер можно поднять в стратосферу, что он может летать там и работать. Это было успешное начало новой и важной работы.

И, наконец, это был замечательный подарок Х комсомольскому съезду.

"Ангел двадцати пяти чертей"

Степан Супрун очень скучал, если подолгу не видел своей черноглазой сестры Ани.

В то время, когда летчик испытывал самолеты, его сестра штурмовала науку, готовясь стать инженером-химиком. Она как бы состязалась в труде с прославленным братом-летчиком, которого очень любила, восхищалась и гордилась им.

Брат в свою очередь тоже любил сестру, но, как старший брат, позволял себе мягко подшучивать над ней.

Аня была завзятой спортсменкой. Ей никогда не сиделось на месте. Она любила плавать, прыгать вниз головой с высокого трамплина в воду, играть в волейбол, мчаться с горы на лыжах, любила кружиться без устали в вальсе -вообще участвовать в таких спортивных делах, от которых захватывает дух и точно не знаешь, удержишь голову на плечах или нет.

Она поступила в аэроклуб, -- а туда брали только хорошо успевающих студентов, -- и через полгода значок спортсмена-парашютиста украсил ее грудь. Но и этого ей было мало. Хотя брат и меньше посмеивался теперь над ней, но смешливые искорки так и сверкали в его больших черных, как и у нее, глазах, когда она, волнуясь, рассказывала о своих парашютных переживаниях.

Аня решила стать инструктором парашютизма, а потом и летчицей. Она сама будет вывозить на прыжки новичков. Она будет поднимать машину на заданную высоту и там приказывать здоровенным парням, томящимся в задней кабине, вылезать на крыло и бросаться вниз. Интересно посмотреть, какие есть и среди них "храбрецы"! Пусть тогда Степан посмеется над ней.

В летние каникулы Аня простилась с подругами и поехала в аэроклубный лагерь.

В группе будущих инструкторов-парашютистов было двадцать пять парней разных возрастов и профессий. Это были простые, добрые хлопцы, смелые и трудолюбивые, до забвения влюбленные в авиацию, отдававшие ей каждую свободную минуту. Их друзья разъехались в летний отпуск в разные концы страны. Одни удили рыбу в родной деревне, другие плыли вниз по Днепру в Черное море, третьи верхом бродили по Алтаю, неслись на плотах по Бии и Катуни, наслаждаясь отдыхом.

Парашютисты же все лето упорно работали. Они вставали раньше солнца, а ложились, когда звезды давно уже мерцали в темном ночном небе.

В поте лица они трудились весь день, чтобы пережить несколько захватывающих минут прыжка с самолета.

Аня не отставала от них, хотя ей было нелегко. Все ее быстро полюбили за веселость, настойчивость в труде, за верность дружбе.

Ее прозвали "Ангел двадцати пяти чертей".

Аня скучала по брату. Степан -- по ней. Аэродром, где он служил, был недалеко, но если оттуда добираться сухопутными дорогами, нужно было затратить несколько часов. А по воздуху, напрямую, -- несколько минут.

Аня сердилась, неужели брат не может навещать ее чаще? И он стал появляться чаще, используя воздушный путь. В те минуты, когда горнист дул во всю мощь своих легких в трубу, силясь прервать послеобеденный сон курсантов, из-за леса показывался небольшой биплан.

Строгий рокот его мотора мгновенно вызывал наружу всех, кто был в палатках. Все знали: Степан прилетел навестить сестру.

Биплан делал круг над лагерем, потом медленно и плавно, как в кино, когда показывают фильм с ускоренной киносъемкой, переворачивался вверх колесами и в таком положении описывал еще один круг.

Вися вниз головой на ремнях, Степан, зная, что в толпе курсантов находится сестра, радостно махал ей платком. Он снижался при этом настолько, что сотни напряженно следивших за ним глаз невольно расширялись от опасения за судьбу летчика.

Но машина, специально построенная для воздушной акробатики, была в надежных руках большого мастера. Степан поднимался вверх. На очень малой высоте он в бурном темпе проделывал целую серию фигур, безотрывно следовавших одна за другой. Потом он повторял все эти фигуры плавно и медленно.

Степан походил на того доброго фокусника, который сперва делает головоломные фокусы, а потом, чтобы публика не мучилась в догадках, показывает, как он их делает.

В заключение он снова поднимал колеса к небу, пикировал головой вниз, делал горку, переворачивался и исчезал за лесом, не слыша бурных аплодисментов с земли, не видя взлетавших в воздух пилоток.

-- Ну и братец! -- восхищенно говорили Ане друзья, и глаза ее, большие, ясные глаза, радостно сияли.

По субботам курсантов отпускали домой. Аня выходила на шоссе. Шоферы курсировавших здесь военных машин издали узнавали ее стройную фигуру в синем комбинезоне, шлеме и поднятых на лоб очках. Они брали ее в машину и мчали к брату. У него в доме Аня была полной хозяйкой. Она готовила ужин, покупала вино, накрывала стол. Вечером собирались друзья с подругами. Безостановочно крутился патефон. Звонкий смех одобрял удачные остроты. Летчики рассказывали были и небылицы. Передавали чужие "летно-охотничьи" басни, трунили над авиа-Мюнхаузенами и проезжались иногда по адресу "авиадевиц".

Степан был в центре внимания, и сестра слегка ревновала его. Она теребила серебристый треугольник с цифрой "15", подвешенный к парашютному значку. Брат замечал это и добродушно подзадоривал сестру.