-- Идет! -- в тот же самый момент громко и радостно воскликнул начальник, хлопая по плечу стоявшего рядом техника.

-- Он топает! -- делая ударение на первом слове, подтвердил техник, приложив ребро ладони к глазам наподобие козырька, чтобы лучше разглядеть показавшуюся на горизонте точку.

Та, все увеличиваясь, превратилась в двухмоторный бомбардировщик, который через минуту-другую благополучно сел.

-- Ну, братец, -- возбужденный удачным полетом, сказал летчик технику, -- чуть было моторы не подвели. Бронхитом, что ли, заболели. Кашляют неимоверно. Взгляни-ка на них своим волшебным оком.

-- Горючка, наверно, кончилась, -- высказал предположение техник.

-- По моим расчетам, должна еще остаться, -- возразил летчик.

И верно, в баках оставалось бензина еще на добрые пятьдесят километров.

-- Не самолет, а скатерть-самобранка, -- восхитился техник.

-- Это смотря по тому, чьи руки ее расстилают, -- засмеялся начальник, уводя экипаж с собой.

После того, как устранили дефекты в бензопроводке, Стефановский снова и снова подымался в воздух.

Он придумывал на земле новые способы экономить горючее, проверял их в воздухе и потом вместе с инженерами изучал полученные результаты.

Однажды начальник, зайдя к нему в комнату, застал его вместе со штурманом и инженером склонившимся над картой.

В руках у Бряндинского была масштабная линейка, один конец которой упирался в точку под Москвой, другой в точку на Азовском море, отстоящую на тысячу километров от первой.

-- Не думаете ли на воду садиться на сухопутном самолете? -- пошутил начальник.

-- Нет! Думаем вот здесь развернуться на сто восемьдесят градусов и без посадки мазнуть в Москву, -- сказал штурман.

Начальник вдруг сделался серьезным:

-- Слышал я про ваши проекты. Дело нешуточное. Где ваши расчеты?

В хороший летний день, не очень жаркий и не очень прохладный, бомбардировщик, нагрузившись бомбами и горючим, стартовал на юг.

Он мчался вперед, к Азовскому морю, а назад убегали рощи Подмосковья, черноземные поля Курска, меловые горы Белгорода.

-- Правильно идем, штурман? -- спрашивал летчик.

-- Все точно, -- отвечал Бряндинский. -- Скоро будет кочегарка.

-- Какая? -- удивился летчик.

-- Всесоюзная. Донбасс. А пока за отличную службу получай ценный подарок.

И к ногам летчика лег промасленный пакет, в котором были завернуты шесть штук еще теплых московских пончиков.

-- Откуда они у тебя? -- удивился летчик.

-- Небось, из Москвы летим! -- ответил штурман.

Летчик стал закусывать. Тем временем внизу, под крылом машины, проносились затянутые черным заводским дымом промышленные города Донбасса, степи Приазовья, и наконец вдали, подобно огромному зеленому камню, в котором виднелись белые прожилки пены, сверкнуло море.

-- Мы у цели! -- несколько минут спустя сказал Бряндинский деланным, театральным тоном. -- Бомбы летят вниз!

Он открыл люки и нажал на установленные у прицела кнопки. Серия бомб рванулась вниз, и огромные водяные столбы взметнулись вверх.

-- Теперь можно разворачиваться домой, -- балагурил штурман, -погуляли на юге -- и хватит.

Они легли на обратный курс, и только что просмотренные пейзажи покатились назад, как в фильме, запущенном с конца.

Они уже пролетели Донбасс, все шло хорошо, но внезапно поднялся и с каждой минутой усиливался встречный ветер.

-- Ну, Саша, держись! -- говорил летчик. -- Следи, дорогуша, за курсом. Почти все в твоих руках. Если хоть немного попетляем, не миновать нам сидеть в лесу на деревьях.

-- Чуть-чуть поверни влево. Вот так держать!

-- Есть так держать! -- в тон штурману отвечал летчик, поворачивая нос машины.

-- Молодец!.. Получай за это гостинец! -- сказал штурман, и летчик увидел у своих ног еще один пакет, в котором оказались абрикосы.

-- А это откуда у тебя?

-- Как откуда! С юга, небось, летим.

Между тем из-за сильного ветра, значительно снижавшего скорость, стрелка бензиномера быстрее, чем хотелось, ползла к тому месту прибора, куда все чаще обращался взор летчика: к нулю.

И неиссякаемая бодрость штурмана все меньше действовала на ухудшавшееся настроение летчика. Самолет пересек границу Тульской области, перелетел в Московскую. Стрелка прибора колыхалась уже между нулем и первым ее делением, все более склоняясь к красной граничной черте.

Проклиная ветер, летчик напряженно вглядывался в даль. Он уже не спрашивал курс. Здесь все было знакомо, и летчик нетерпеливо ждал реку, за которой должен был показаться аэродром. Но то, что в другое время казалось бы близким, теперь представлялось чрезвычайно далеким, потому что расход бензина превышал расчетный.

Летчик сверху увидел Серпухов и вспомнил, что там есть хороший аэропорт, что там у него есть друзья, что он устал, неподвижно сидя уже много часов на одном месте. Но в эту минуту он услышал в наушниках голос штурмана, будто угадавшего его мысли:

-- Серпухов прошли. Теперь пустяки остались!

И Серпухов, как и другие оставшиеся позади города, точно растаял под солнечными лучами.

Летчик так же старательно всматривался на север, как оттуда, с аэродрома, всматривались на юг. И он и те, другие, обрадовались, увидев наконец друг друга.

-- И сейчас, небось, горючка осталась? -- спросил техник, когда летчик вылез на землю.

-- Не думаю. На всякий случай проверьте.

Техник отвернул краны. Несколько капель бензина упали на землю.

-- На зарядку зажигалки хватит! -- крикнул он.

-- И то хорошо, -- сказал начальник. -- Могло быть хуже.

-- Да! -- многозначительно улыбнулся Бряндинский. -- К тому же конструктора обманули. Дистанцию, вдвое большую расчетной, прошли.

-- Я думаю, он на это не обидится, -- сказал инженер.

-- Наоборот, обрадуется старина.

-- Хотя инструкцию придется ему несколько переделывать, -- рассмеялся летчик.

Три тысячи фигур

Начальник полагал, -- правда, он этого не высказывал вслух, -- что юркие крохотные истребители совершенно не подходят к монументальной, как памятник, фигуре летчика Стефановского. Ему, считал комбриг, больше идет летать на тяжелых и сверхтяжелых кораблях.

Относительно Нюхтикова, с его спокойным характером, величавой походкой, неторопливой речью и медленными движениями, комбриг был примерно такого же мнения. В узком кругу он иногда говаривал, что в этих двух летчиках, прекрасно испытавших бомбардировщики, он не видит той резвости и задора, которые присущи истребителям.

Это мнение начальства осложняло положение, так как, считая себя заядлыми истребителями, и Стефановский и Нюхтиков каждый раз напоминали, что обладают в этом деле нужной подготовкой и солидным стажем. В последнее время стало все больше появляться новых типов машин, и желание попилотировать ими, покувыркаться в зоне -- специальном месте для фигурных полетов -- до того обострилось, что у летчиков, как они выражались, "зубы ныли".

Число атак, которым подвергался начлет со стороны названных бомбардировщиков-истребителей, неуклонно возрастало, и он чувствовал, что его все теснее прижимают к стенке и что в конце концов придется уступить.

Когда такой день настал, комбриг был наготове.

-- Вот что, хлопцы, -- ответил он на очередную просьбу Стефановского и Нюхтикова дать им испытать какой-нибудь истребитель. -- Видите вон ту машину, что пригнали еще два дня назад?

-- Видим! -- хором ответили оба, даже не оборачиваясь в ту сторону, где она стояла. Они взяли ее на примету еще летящей, едва она показалась на горизонте.

-- Так вот, -- продолжал начлет, -- ее надо испытать. Она, говорят, грешит хвостом, который отваливается от фюзеляжа, когда больше всего нужен: в зоне, на пилотаже. Двум даже пришлось спасаться с парашютом, и полеты на этой серии машин временно запретили.

Он замолчал, раскурил трубку и добавил:

-- Короче говоря, нам приказали испытать машину на живучесть. Надо сделать три тысячи фигур и к тому же очень скоро: за недельный срок. А каких и сколько, вам подробнее расскажут инженеры.