По сравнению с аналогичными по духу докладами и экспозе этот документ обладает тремя основными особенностями. Генерал фон Зейдлиц, исходя из положения, в котором оказался его корпус, стал выразителем дум 6-й армии. Использованные им темпераментные, незавуалированные и категорические выражения резко отличаются от обычно принятых в штабных документах формулировок, но зато они отражают всю чудовищность создавшейся ситуации. Однако самым необычным и смелым в этом документе является содержащееся в нем обращение к совести, а также призыв незамедлительно добиваться отмены рокового приказа и в случае необходимости, руководствуясь чувством ответственности, действовать вопреки указаниям верховных инстанций. Именно в этом взгляды генерала фон Зейдлица и начальника его штаба Клаузиуса непреодолимо разошлись с позицией командования армии и всех остальных корпусных командиров, которые до получения приказа Гитлера были полностью согласны с ними в оценке обстановки, однако теперь считали себя обязанными повиноваться{186}.

Ход дальнейших событий полностью подтвердил справедливость основных положений памятной записки, отдав должное дальновидности его авторов и доказав, что Зейдлиц и Клаузиус сумели правильно осознать требование исторического момента. На фоне этого не играет существенной роли, что отдельные их прогнозы - особенно относительно предполагаемых действий противника, а также сроков, в течение которых 6-я армия с учетом катастрофического положения со снабжением сможет продолжать сопротивление, - не сбылись и оказались чересчур пессимистическими. Пригвожденная своим собственным командованием к одному месту и лишенная оперативной маневренности армия в действительности сумела продержаться не считанные дни, а много недель - главным образом из-за того, что для русских дальнейшее продвижение на Запад представлялось более важным, чем быстрое уничтожение окруженной группировки. Однако жребий судьбы был все равно уже брошен в тот момент, когда командование армии безоговорочно приняло приказ Гитлера от 24 ноября. То, чего желали и всеми силами добивались в эти решающие дни генерал фон Зейдлиц и начальник его штаба, не имело ничего общего с преднамеренным политическим выступлением и тем более бунтом. Соображения, которыми они руководствовались, носили чисто военный характер. В этой небывалой катастрофической ситуации речь шла для них всего лишь о принятии оправданных с точки зрения солдатской этики и общечеловеческой морали решений, которые, конечно, предполагали собой глубокое сознание политической и моральной ответственности.

Зейдлиц не мог тогда знать, что за две тысячи километров от Сталинграда, в ставке верховного главнокомандования вермахта, начальник генерального штаба сухопутных сил генерал Цейцлер воспользовался теми же самыми аргументами, что и он, чтобы заставить упрямого и думающего лишь о своем престиже диктатора отменить приказ, лишивший 6-ю армию спасительной свободы маневра. Под конец Цейцлер был вынужден со всей прямотой заявить: "Было бы преступлением оставлять 6-ю армию там, где она находится. Мы не можем ни освободить армию, ни обеспечить ее снабжение. Она была бы попросту принесена в жертву, и притом без всякой пользы". Эти слова в точности соответствовали убеждениям генерала фон Зейдлица, чье внутреннее возмущение беспрецедентным в военной истории приказом Гитлера, выглядевшим как насмешка над здравым солдатским смыслом, нашло свое отражение в его памятной записке.

Впервые памятная записка была опубликована в изданном Гансом-Адольфом Якобсеном сборнике документов второй мировой войны, - правда, без весьма существенного приложения к нему, озаглавленного "Материальное обеспечение LI армейского корпуса", на чем основывались многие важные положения записки. Жаль, что Якобсен не воспроизвел также резолюцию, которую начертал на записке Зейдлица начальник штаба 6-й армии генерал Шмидт. Между тем эта резолюция заслуживает огласки, ибо в ней отразилась точка зрения человека, являвшегося ближайшим советником Паулюса. Резолюция гласила: "Мы не должны ломать себе голову за фюрера, а генерал фон Зейдлиц - за командующего армией". Проявившееся в этих нескольких словах полное пренебрежение к столь важному для судьбы армии и продиктованному глубоким чувством ответственности документу свидетельствует не только об отсутствии у начальника штаба армии необходимой самостоятельности, но и прямо-таки о его преклонении перед Гитлером, чьи решения он даже не считал возможным критиковать. Однако сам Паулюс не сделал на памятной записке никакой пометки. Может быть, он не хотел впутываться в скользкое дело? Тем не менее через курьера Паулюс переслал этот документ на самолете в штаб группы армий, напомнив в сопроводительном письме о своих прежних соображениях в связи с создавшейся обстановкой и еще раз поставив вопрос о разрешении прорыва в сторону Дона{187}. Вложил ли он, однако, в эту просьбу всю категоричность и душевную страсть, на которые был способен? Судя по характеру его аргументации и по тем поверхностным замечаниям, которые сделаны на полях рукой начальника его штаба, это трудно предположить. Во всяком случае, памятная записка не возымела никаких последствий. Для нас и наших потомков она останется потрясающим документом, позволяющим увидеть абсолютные границы солдатской этики и осознать всю трагичность того, что происходило в те дни.

В полуофициозном историческом труде "Решающие битвы второй мировой войны", содержащем специальный раздел, посвященный Сталинградской битве, памятная записка генерала фон Зейдлица вообще обходится стороной. Автор этого труда Вальтер Гёрлиц счел излишним даже упомянуть о ней. Если бы он серьезно отнесся к тому, о чем свидетельствует этот документ, позволяющий непосредственно перенестись в обстановку тех роковых для 6-й армии дней ноября 1942 года, и более критически взвесил бы все "за" и "против" имевшихся тогда аргументов, то Гёрлиц мог бы избежать ряда ошибок в оценке тогдашней ситуации и воздержаться от некоторых необоснованных выводов. Гёрлиц, не раздумывая, изображает необходимость незамедлительного самовольного прорыва 6-й армии в первые же дни окружения как выход, который стал казаться легким и удобным лишь после случившейся катастрофы, как "запоздалый рецепт" и политическую спекуляцию. Он не стесняется при этом даже говорить о некой "легенде". "Оставим эту легенду, - пишет он. Давайте лучше заново и со всей трезвостью зададимся вопросом: что могли знать в те ноябрьские дни генералы Паулюс и Шмидт и в какой обстановке формировались их решения?"{188}