Плешивый стоял посреди огромного зала с зеркальными стенами, полом и потолком. Отовсюду на него пялились многократно повторенные его собственные отражения. Узнаваемые и нет. Отражения копирующие каждый жест, каждый неуловимый нюанс внутренних порывов. И отражения независимые, живущие своей самостоятельной жизнью - абсолютно чуждой оригиналу.
Были и отражения неожиданно принимавшие чужой, иногда знакомый, облик. Например, дикий облик существа с безумным гипертрофированным глазом, полуприкрытым жутковатой своей противоестественностью металлической шторкой; или другого, не менее претенциозного дикого существа беспорядочно подергивающегося и извергающего жалобы на весь мир в УКВ-диапазоне.
Серебряный свет затопил все вокруг. Расплавленная амальгама потекла, словно вода сквозь пальцы, словно само время неумолимо ускользающее, но фиксирующее свой ход серебряными зарубками на висках.
Знакомые отражения оплыли, став похожими на безликие бетонные фаллосы, стерегущие дорогу к озеру, но глубина вложенных отражений лишь приумножилась и окрепла.
Растиражированный знакомый образ завораживал, сводил с ума. В клонировании изображения чудилась какая-то система, какая-то непонятная закономерность, грозящая взорвать мозг изнутри.
Зеркальный лабиринт пытался вернуть все вопросы, накопленные за бессмысленно малый промежуток времени, которое, очевидно по ошибке, называют человеческой жизнью.
Плешивый криво усмехнулся и почти без размаха ударил кулаком в этот безумный, многократно повторенный вызов.
И мир раскололся...
"Кулак - неоспоримый аргумент в интеллектуальной дискуссии, особенно в споре с самим собой! Последний довод королей", - вяло попытался сострить Плешивый.
Отражения заметались, пытаясь сохранить себя в мириадах осколков. Зеркальный лабиринт сдался или, скорей всего, просто отступил на заранее приготовленные позиции, чуть расширив границы и затаился. А в хаосе зеркальных осколков, силящихся сохранить самостоятельность, Плешивый увидел гипотетическую возможность собрать их опять - как мозаику - в единое целое с совершенно иным содержимым. На мгновение Плешивому показалось, что он - птица рухнувшая с обрыва и наконец обретшая свободу может вновь выбирать либо заученное, размеренное, оглупляющее, осторожное движение по истоптанным, но надежным ступеням, либо бесконечный сладостно-мучительный полет... в ад.
Плешивый набрал воздуха в легкие, чтобы известить весь мир о своем выборе...
И тут он увидел ее, попирающую босыми ногами битое стекло.
- Посмотри мне в глаза! Посмотри!!! - Голос змеей вползал в мозг.
"Дались вам мои..." - Плешивый не утерпел и глянул.
И тут же все встало на свои места. Плешивый все понял.
Но было уже слишком поздно.
В груди у него что-то звонко лязгнуло, словно лопнула до отказа сжатая пружина, и Плешивый стал стремительно падать навзничь...
Но еще до того, как падение завершилось, Плешивый был - мертв!
В то же самое мгновение, по другую сторону озера - в бункере скончался ОН. Хотя возможно, что создатель, все-таки, чуточку опередил своего ученика.
Семь дней спустя Хромой и Трепло в своей келье готовились ко сну. Сон им был не в радость.
"Проклятая пустая койка Плешивого!" - с раздражением подумал Трепло, - "надо бы ее разобрать и отнести в кладовую."
- Чтобы там не говорили, - неожиданно визгливо пробурчал из своего угла Хромой, - а я знаю отчего он умер.
- Кого ты имеешь в виду? - нехотя спросил Трепло, безнадежно пытаясь поудобней устроиться на жестком неуютном ложе. - Отца Настоятеля?
- Нет, конечно! - бодро, даже слишком бодро откликнулся Хромой. - Я имею в виду Плешивого. Он несомненно умер от страха!
- Мы все теперь живем под гнетом страха, - философски проворчал Трепло. За последние десять дней Трепло настолько изменился, что теперь его кличка выглядела как насмешка. - Но не каждый от него умирает. А вообще-то, по большому счету, оба они и Плешивый, и ОН умерли от старости.
- А вот я бы на месте Плешивого... - по петушиному вскинулся Хромой, хотя последней фразы Трепла он не понял.
- Радуйся, что ты не на его месте, - хмуро пробормотал Трепло. Пока... - И Трепло украдкой скосил глаза на ладони своих рук. Ладони в полумраке кельи чуть светились. Так, словно под кожей заблудился лунный зайчик. Первый раз Трепло обратил внимание на этот феномен в тот день, когда умерли ОН и Плешивый.
Свет был слабым, даже зубы у Трепла блеснули бы ярче, если бы только он смог сейчас улыбнуться.
Но Трепло знал, что свет с каждым днем будет становиться все ярче и ярче, пока потоки расплавленного серебра и ртути не начнут извергаться фотонным фонтаном.
Или пока страх...
Но об этом хотелось не думать.
По крайней мере пока.
