В числе прочих составляющих можно было отметить также железо, ткань, фары, масло, казенное горючее, радиатор, задний (так сказать) мост, пищащие поршни, шатуны, коленчатый вал, черт знает что еще и студента-медика, который сидел подле Жуйживьома и читал одну очень хорошую книжку: «Жизнь Жюля Гуффе», написанную Жаком Лустало и Никола. Специальное хитроумное устройство, созданное на основе корнерезки, ежесекундно фиксировало скорость всего механизма в целом, а Жуйживьом следил за стрелкой, с ним соединенной.

– Нехило шпарим, – сказал практикант, поднимая глаза. Он отложил книгу в сторону и достал из кармана другую.

– Это точно, – согласился Жуйживьом. Его желтая рубашка радостно сияла в лучах солнца, заглядывавшего им прямо в лицо.

– К вечеру будем, – сказал практикант, быстро пролистывая новую книжку.

– Неизвестно… – ответил Жуйживьом. – Пока что мы еще далеко. А препятствия могут умножаться.

– Умножаться на что? – спросил практикант.

– Ни на что.

– Тогда их не будет вовсе, – сказал практикант, – потому что если что-то помножить на ничто, то ничто и получится.

– Вы мне осточертели, – сказал Жуйживьом. – Где вы это вычитали?

– В этой книге, – сказал практикант, показывая «Курс арифметики» Браше и Дюмарке.

Жуйживьом выхватил книгу из рук студента и швырнул ее в окно. «Арифметика» шлепнулась в кювет, разбросав вокруг фонтаны светящихся искр.

– Ну вот, – захныкал практикант, – Браше и Дюмарке теперь погибли.

Он горько заплакал.

– Ничего, не впервой, – сказал Жуйживьом.

– А вот и нет! Браше и Дюмарке… их все любят. Я знаю, вы нарочно на них порчу наводите. Между прочим, это подсудное дело.

– А колоть стрихнин ни в чем не повинному стулу – это не подсудное дело? – строго спросил профессор.

– Это был не стрихнин, – зарыдал практикант. – Это была метиленовая синь.

– Да какая, к черту, разница! – рявкнул Жуйживьом. – И вообще, кончайте меня доставать, а не то вам же хуже будет. Учтите, я очень злой.

И он засмеялся.

– Это правда, что вы злой, – сказал практикант, хлюпая носом и утираясь рукавом. – Вы старый, гнусный тип.

– Я умышленно стал таким, – сказал Жуйживьом. – Это месть. Потому что Хлоя умерла.

– О, постарайтесь не думать об этом, – сказал практикант.

– Не могу не думать.

– Тогда почему вы всегда носите желтые рубашки?

– Не ваше дело, – сказал Жуйживьом. – Пятнадцать раз на дню я повторяю одно и то же, а вы опять за свое.

– Терпеть не могу эти желтые рубашки. С ума можно спятить – смотреть на них с утра до вечера.

– Лично я их не вижу, – сказал Жуйживьом.

– Вы не видите. А мне каково?

– На вас мне плевать. Вы ведь подписали контракт, не так ли?

– Это что, шантаж?

– Да нет, какой еще шантаж! По правде говоря, вы мне нужны.

– Медицине от меня никакой пользы.

– Это точно: пользы никакой, один только вред, – согласился Жуйживьом. – Но мне нужен крепкий парень крутить пропеллер на авиамоделях.

– Крутить пропеллер несложно, – сказал практикант. – Вы могли бы взять кого угодно. Мотор обычно заводится с пол-оборота.

– Вы так думаете? Когда имеешь дело с двигателем внутреннего сгорания, – согласен, с пол-оборота. Но я использую также каучуковые двигатели. Знаете, что это такое – завести каучуковый двигатель в три тысячи оборотов?

Практикант заерзал на своем сиденье.

– Есть разные способы, – сказал он. – Дрелью это раз плюнуть.

– Дрелью нельзя. Пропеллер сломается.

Студент насупился, забившись в кресло. Плакать он уже перестал и только бурчал что-то.

– Чего? – спросил Жуйживьом.

– Ничего.

– Из ничего и выходит ничего, – заметил профессор.

Видя, что практикант отвернулся к окну и притворяется спящим, Жуйживьом снова засмеялся, прибавил газу и запел что-то веселое.

Солнце поменяло положение, и лучи его косо падали на автомобиль. Стороннему наблюдателю, помещенному в адекватные условия, машина могла бы показаться сияющей точкой на черном фоне – так умело Жуйживьом претворял в жизнь принципы ультрамикроскопии.

Корабль шел вдоль дамбы, набирая скорость и готовясь покинуть бухту. Он был доверху нагружен оборудованием и людьми для Эксопотамии и почти садился на дно, оказываясь в провале меж двух волн. Рошель, Анна и Анжель занимали на его борту три неудобные каюты. Коммерческий директор Робер Гундос де Хватай пока что воздержался от путешествия и должен был прибыть в Эксопотамию, когда строительство дороги будет закончено; в настоящее время он получал жалованье, не меняя своего местонахождения.

Капитан метался по нижней палубе, ища рупор для отдания команд. Ему никак не удавалось прибрать его к рукам. Если корабль, не получив никаких команд, будет идти прежним курсом, то неизбежно разобьется о риф Волчок, известный своим коварством. Наконец капитан увидел рупор за свернутым канатом: тот притаился в засаде и ожидал, чтобы какая-нибудь чайка подлетела поближе. Схватив беглеца, капитан грузно затопал по коридору, вскарабкался по трапу на палубу и в конце концов очутился на капитанском мостике. Он успел как раз вовремя: корабль подходил к Волчку.

Высокие пенистые волны бежали одна за другой. Корабль болтало из стороны в сторону, правда, не в том направлении, куда он держал курс, и это не способствовало увеличению скорости. Свежий ветер, пропитанный запахом йода и ихневмонов, бился в закоулках ушной раковины рулевого, производя звук, близкий к ре-диез и нежный, как пение кулика.

Экипаж неспешно переваривал суп из морских гребешков, плавников, а также лап и хвостов; всю эту снедь капитан получал от правительства по спецзаказу. Беспечные рыбы то и дело стукались головой о корабельную обшивку, и производимый ими звук вызывал неослабный интерес у некоторых пассажиров, путешествовавших по морю впервые. В их числе оказались Олив и Дидиш. Олив была дочерью Марена, а Дидиш – сыном Карло. Марен и Карло составляли исполнительную бригаду, набранную Компанией для практического осуществления строительных работ. Были у технических исполнителей и другие дети, но они останутся до поры до времени где-нибудь в меандрах корабля, занятые созерцанием всевозможных предметов, являющихся частью корабля либо их самих. Сопровождал технических исполнителей старший мастер по имени Арлан. Большая сволочь.

Форштевень мял волны, как пестик – пюре: торговое назначение судна подразумевало весьма умеренную скорость. В душе зрителей тем не менее корабль оставлял незабываемый след – вероятно, вследствие того, что вода в море соленая, а соль, известное дело, консервирует. Чайки, как водится, галдели не переставая и забавлялись, описывая вокруг грот-мачты крутые виражи. Затем они уселись рядком на четвертой рее – что вверху слева – полюбоваться, как баклан будет совершать испытательный полет на спине.

В это время Дидиш как раз демонстрировал Олив хождение на руках. Это так смутило баклана, что он устремился ввысь, но, перепутав направление, со всего маху врезался головой в доски капитанского мостика. Раздался резкий звук удара. От боли баклан зажмурился и выпустил из клюва струйку крови. Капитан обернулся и, пожав плечами, протянул ему свой грязный носовой платок.

Олив заметила упавшего баклана и побежала спросить, нельзя ли взять его на руки. Дидиш все еще ходил вниз головой. Он окликнул Олив, собираясь выкинуть очередное коленце, но девочки рядом не оказалось. Дидиш встал на ноги и непринужденно выругался; это было грубое и все же не лишенное известных достоинств ругательство. Он побрел за Олив, но не особо спешил: женщины вечно паникуют из-за ерунды. Приблизительно через каждые два шага Дидиш шлепал по перилам грязной ладонью, извлекая из металла красивый вибрирующий звон. Ему даже захотелось спеть что-нибудь.

Капитан страшно любил, когда к нему приходили поболтать. Прежде всего потому, что терпеть не мог маячившую впереди скалу, а еще потому, что разговаривать с капитаном при исполнении строго запрещено. Он улыбнулся Олив. От его внимания не укрылось, что у нее стройные ноги, непослушные светлые волосы и облегающий свитер, а под ним два молодых бугорка, которыми младенец Иисус наградил девочку три месяца назад. Как раз в этот момент корабль поравнялся с мысом Волчок, и капитан поднес рупор к губам, чтобы Олив и Дидиш, чья макушка уже показалась над железными ступеньками, могли на него полюбоваться. Он начал громко выкрикивать команды. Олив, правда, ничего не понимала, а у баклана и без того смертельно болела голова.