Лишенный подбородка граф Вальдбург переминал во рту филе из красного окуня. Когда он жевал, его нижняя челюсть ускальзывала еще глубже. От кончиков волос до кончика носа в профиль он выглядел богатым и глупым, а от кончика носа к волосам прямо-таки по-идиотски. С таким культурным дерьмом в Индии ему не приходилось иметь дела, сказал он, там были, боже милосердный, другие проблемы. Невообразимо, эта нищета. Как там умирают люди на улицах! А о жестокости местной полиции никто и понятия не имеет. Здесь средства массовой информации вечно описывают нарушения прав человека в Латинской Америке или на Ближнем Востоке. Индия считается надежной развивающейся страной. В которую немецкая промышленность может беззаботно инвестировать как в неистощимую страну пассивной нужды. Но здесь никто вообще не воспринимает реальных ужасов, которые там происходят.
Удивительно разумное высказывание для человека с таким профилем, подумал Дуквиц. Похоже, сегодня день великих признаний. Неужели Вальдбург, который всегда представлялся ему всего навсего глупым наглецом, окажется политически разумно размышляющим человеком? Неужели Дуквиц раньше неверно его оценивал? Неужели граф-дегенерат прошел в Индии очищение? Или он просто случайно повторяет то, что услыхал от одного умного корреспондента? Но разве интеллигентный анализ скверных обстоятельств не является чаще всего болтовней? В чем же тогда, озабоченно размышлял Дуквиц, его отличие от других дипломатов, если самые приспособившиеся уже сморят через кулисы, постигнув контекст нужды и ноют касательно политики правительства -- во всяком случае в столовой? Опасно ходить в столовую. В будущем Дуквиц постарается избегать обедов в столовой. Здесь коллеги неповторимым образом обнаруживают себя мыслящими существами, а не механическими убожествами, которыми они бывают в своих крошечных кабинетиках, или жесткими дельцами, которыми они показывают себя в посольствах, с тех пор как образ дипломата как элегантного тигра на паркете при всем желании больше не сохраняется.
Дуквица мучила эта подача анекдотов с целью выгородить себя, хотя, собственно говоря, нечем было против этого возразить. Должно быть что-то уютное в том, что разные люди рассказывали о событиях и наблюдениях в стиле старых приключенческих романов. Но этим людям просто не хватало размаха. И атмосфера в столовой дипломатического ведомства имела мало общего с огнем в камине. И голоса отдавали не толстым твидом, как это должно быть в таких случаях, а звучали громко и целеустремленно. Среди дипломатов больше не было Мюнхгаузена, хотя Мюнхгаузен очень неплохая фамилия для дипломата. Дуквиц решил справиться в отделе кадров, нет ли среди 6 000 сотрудников посольства одного Мюнхгаузена и как его имя. Хорошее занятие в безутешное послеобеденное время.
Дуквиц мог бы внести свою долю в рассказы о некоторых приятных приключениях, но не здесь, не перед этими людьми, которые в лучшем случае были не так уж невыносимы, но и не больше. Ему не хватало слушательницы. Бесцветную олениху рядом с лишенным подбородка Вальдбургом он никак не мог считать женщиной. Лишь в крайнем случае Дуквиц развернул бы для нее свое красноречие, не говоря уже о чем-то другом. Она напомнила ему жену покойного Хеннерсдорффа, которая тоже изобиловала самоуверенностью. Эта ощущала себя чего доброго обаятельной, похоже, у нее даже был муж, по крайней мере она носила абсурдную двойную фамилию, которая наверняка появилась благодаря замужеству: Кречман-Хойзерман или что-то похожее. У Дуквица тут же возникло желание назвать ее госпожа Доппельман (6). Удивительным образом она была уже в звании "Советник-референт посольства". Странный сигнал эмансипации, который проявляется в привязывании к девичьей фамилии фамилии супруга, начал давать о себе знать с некоторым опозданием и в дипломатическом ведомстве после того, как бойкие депутаты бундестага женского пола, прогрессивные публицистки и преподавательницы вузов, лишенные всякого чувства стиля, уже много лет подряд то и дело обвешивали себя двойными фамилиями.
Женщина с невыносимой двойной фамилией обладала наказуемым чувством самоуверенности и подходящим к нему голосом чрезвычайного разнообразия: режущим, ломким, дрожащим, с ганноверским выговором. Этот голос тотчас повысился и сказал, невозможно представить себе, что творится в международных представительствах. Улей ничто по сравнению с ними. Реагируя на пивную байку Захтлебена, она сказала, что будучи служащей немецкого представительства при международных посольствах хоть и не имеешь дело с кинофильмами, однако все вокруг -- сплошное кино, иначе и не выразишься. То, что там происходит, эта суета, эта суматоха, этот круговорот, эта кутерьма, эти махинации - такое чувство, словно смотришь кинофильм.
Ее рассказ был бесцветным, и ни у кого не возникло желания узнать подробнее о суматохе в посольстве объединенных наций. Двухфамильная дипломатка не обратила на это внимание, она хлебала свой сливовый компот.
Что-то было "как в кинофильме", что-то казалось кому-то "как в кино", такие выражения с недавнего времени можно было услышать все чаще. Чем хуже люди могли выразить мысль в словах, тем больше они утверждали, что что-то происходило "как в фильме". И прежде всего дипломаты, несущие свою службу в кризисных регионах. Мозмбик или Ливан, Гватемала или Пакистан -- там все было "как в кино". Коррупция, нападения, удары прикладами - "фильм, который там идет". Рассматривая реальность как фильм или говоря о ней как о фильме, ты превращал себя в зрителя, который хоть и был в ужасе от происходящего, но не мог вмешаться. Итак, если громкоголосая кутерьма в посольстве Объединенных Наций в Нью-Йорке казалась двухфамильной женщине "как в кино", этим она доказывала лишь то, что сама была не в состоянии что-то сделать или вмешаться. Нужно было очень хорошо сдать экзамен и завершить период обучения с хорошими результатами, чтобы получить вожделенное место в международном представительстве Брюсселя, Женевы или Нью-Йорка. Однако дама с двойной фамилией уже потеряла ориентацию. Иначе обстановка в ООН не казалась бы ей ирреальной как фильм, а представлялась бы реальной. Может быть, она проникла на это место благодаря своим связям. Но неужели же благодаря любовной связи? Но, может быть, кому-то она казалась очаровательной с голосом, похожим на располосованную консервную жестянку, и горгонцольей кожей.
