Наконец в полночь Лессепс, довольный исходом разговора с Удино, вернулся к себе во флигель. День выдался жарким и влажным, в комнате было душно, Лессепс никак не мог уснуть. Он встал, подошел к окну, распахнул ставни. В комнату ворвался свежий ночной ветер, а вместе с ним бряцание сабель, цоканье копыт и стук подкованных железными гвоздями башмаков войско выступало в поход. Лессепс, как был в халате и домашних туфлях, выбежал в сад и помчался по аллее на виллу. Из ворот выехал новый отряд драгун, догоняя уже скакавший по дороге эскадрон.
Взбираясь по мраморной лестнице, Лессепс повторял про себя: "Сейчас, сейчас я выскажу Удино, этой гиене в сахарном сиропе, все, что о нем думаю".
А Удино уже спускался ему навстречу. В мундире, при шпаге.
- Генерал, как понимать все, что происходит? - прерывающимся голосом обратился к нему Лессепс.
- Я отдал приказ взять Рим штурмом, - невозмутимо ответил Удино.
- Да, но ваши обещания?! Мы на пороге соглашения! - воскликнул Лессепс.
- С такими людьми, как Мадзини, соглашений не заключают, они понимают только язык силы.
- Отмените приказ, генерал!
- Дорогой Лессепс, приказы не отменяются, - процедил сквозь зубы Удино.
- Прекрасно! Тогда я сам, лично, предупрежу Мадзини о вашем предательстве...
- Выбирайте слова, Лессепс. - В голосе Удино звучала угроза. - Уж не поскачете ли вы в Рим, господин посланник?
- Вы не ошиблись, господин генерал! - ответил Лессепс.
- Тогда я прикажу вас арестовать. Вы этого добиваетесь?
- Только попробуйте!
Лессепс повернулся и стал быстро спускаться по лестнице. Сошел в сад и направился к конюшне. Удино молча глядел ему вслед. Похоже, этот тип и впрямь помчится в Рим. Решать надо было мгновенно - привести свою угрозу в исполнение или отступить. Он отступил - отменил приказ. Арест Лессепса грозил ему большими неприятностями, ведь тот пока оставался официальным посланником Французской республики. Впрочем, менять свои планы Удино не собирался, хотел лишь выждать более удобный момент.
...В три часа дня 31 мая 1849 года триумвиры собрали Ассамблею на тайное совещание, чтобы либо принять, либо отвергнуть согласованные ранее с Лессепсом условия договора. Шесть часов заседала Ассамблея и наконец проголосовала единодушно - договор утвердить.
В полночь Лессепс вернулся на виллу Сантуччи и попросил приема у генерала Удино. Светясь от радости, он протянул Удино подписанный триумвирами мирный договор.
- Недостает наших двух подписей, - сказал он.
Удино пробежал глазами текст договора, положил лист на письменный стол и ладонью прихлопнул его.
- Благодарю триумвиров за приглашение поселиться на вилле Медичи в садах Пинчо. Это большая честь для меня. Но честь моей страны мне важнее. Я вступлю в Рим не гостем, а победителем, - набирая голосом силу, воскликнул он. - Вы превысили свои полномочия, Лессепс!
Не говоря ни слова, Лессепс взял воткнутое в вазочку гусиное перо и поставил свою подпись.
- Я возвращаюсь в Париж, - сказал он. - Доложу Луи Наполеону о ваших кознях.
Лессепс не знал, что еще тремя днями раньше из Парижа был получен приказ вернуть его на родину - мирная миссия закончена, слова больше не нужны, пришел черед заговорить орудиям.
Удино торжествовал. Настал его час, теперь он сможет рассчитаться и с этим наглецом Лессепсом, и с Римской республикой. У него уже не десять тысяч солдат, а вдвое больше, есть осадная артиллерия, саперы, а главное, есть конница. Он радостно потирал руки. Он отправит с нарочным ультиматум - либо Рим сдается без боя, либо мы начнем военные действия. Мадзини ультиматум не примет, но в этом и нет нужды: еще немного - и над Квириналом взовьется французский флаг рядом с папским.
Рано утром 1 июня в Рим прибыл посланец Удино с письмом, запечатанным тремя сургучными печатями. Письмо это застало триумвиров врасплох и повергло в полную растерянность. Одним росчерком пера Удино отменял подписанный договор и объявлял о конце перемирия. Однако и тут он не обошелся без лицемерного великодушия, за которым скрывался коварный план.
"Если ультиматум не будет принят и вы не сдадитесь, я начну военные действия. Но дабы живущие в Риме французские подданные могли спокойно покинуть город, я откладываю атаку до утра 4 июня", - предупреждал он.
У триумвиров для подготовки к обороне оставалось неполных три дня. Рим снова оказался во вражеском кольце, рушились все прежние планы и надежды. А время не шло - летело. И только один человек в Риме мог совершить невозможное и спасти республику - Джузеппе Гарибальди.
Узнав, что ему снова поручено защищать холмы Джаниколо, Гарибальди взорвался. Какого черта! Опять Розелли будет отдавать приказы и тут же их менять. Сейчас разумнее всего выступить всем войском навстречу французам, дать им бой в открытом поле. Там и коннице Мазины раздолье, и легиону обойти врага с фланга легче, ведь его волонтеры каждый кустик, каждое деревце, каждый холм придорожный знают! Так нет, Розелли решил защищать крепостные стены! А ведь это 19 миль в длину! И у нас всего-навсего восемь тысяч солдат! Да еще половина из них вчерашние ремесленники, виноградари, студенты. Французы их перемелют, как муку на мельнице.
Вне себя от гнева он пишет Мадзини письмо, короткое и недвусмысленное:
"Мадзини, вы спрашиваете меня, чего я хочу, и я отвечаю: республике я могу быть полезным только как неограниченный военный диктатор или как простой солдат.
Выбирайте.
Неизменно ваш Дж. Гарибальди".
Своему гонцу велел еще передать: если триумвират не примет его условий, он сложит с себя обязанности командующего районом Джаниколо.
Мадзини еще раз перечитал письмо, похожее скорее на ультиматум, и молча уставился в окно. По узким улицам галопом скакали вестовые, цепочкой тянулись солдаты, горожане сооружали баррикады из мешков с песком, бочек и связок дров. Римляне готовы биться до последнего. Все равно без Гарибальди город долго не продержится. Да, но попробуй его отговорить, он упрям, горяч и дьявольски самолюбив! Мадзини на минуту задумался. "Вот и взову к его самолюбию и гордости. И буду просить, а не приказывать. Только так можно его переубедить. Но как найти самые точные и нужные слова?"
