Не вступил тогда Гарибальди в Неаполь, как обещал: прибыл гонец с приказом Мадзини немедленно возвращаться в Рим. Неужели снова отнимут у него плоды победы? Нет, в этот раз он не промолчит, все выскажет Мадзини, начистоту.

До Гарибальди еще не дошла весть о последних грозных событиях, иначе он не судил бы Мадзини столь сурово.

Австрийцы, получив сведения о неудаче Удино, решили опередить французов и самим захватить Рим. Их генерал Вимпфен с семитысячным войском подступил к Болонье. Однако штурма города не предпринял, начал обстреливать город из орудий - не хотел терять солдат в уличных боях. Осада длилась восемь страшных дней. Болонья держалась до последнего и сдалась, только когда иссякли все боеприпасы и кончилось продовольствие. Своим мужеством и стойкостью защитники Болоньи надолго приковали к себе основные силы австрийцев и тем спасли Рим он немедленного вторжения.

Но вот французы все еще стояли в Чивитавеккье и, похоже, возвращаться на родину не собирались. Правда, Луи Наполеон послал в Рим для переговоров своего представителя. Да и во Франции друзья-монтаньяры не дремлют.

Мадзини ликовал - во французском парламенте они дали настоящий бой правительству, а Ледрю-Роллен прямо потребовал отозвать из Италии экспедиционный корпус. Сбываются его надежды - Луи Наполеону придется отступиться. Увы, он переоценил силы своих французских друзей и единомышленников.

Прав был Гарибальди, переговоры Луи Наполеон затеял с одной только целью - выиграть время, сам же отправил Удино две новые дивизии, осадные орудия, кавалерию. До поры до времени Франция все же оставалась внешне нейтральной, а вот австрийцы двинулись из захваченной Болоньи на Рим. Продвигались они пока очень медленно, но угроза нарастала. Мадзини знал, что Гарибальди - любимец народа, солдаты его боготворят. Какие бы разногласия их ни разделяли, он понимал - без Гарибальди и его легиона городу не устоять. Вот почему ему поневоле пришлось отозвать Гарибальди в Рим, здесь он нужнее всего.

Утром 12 мая 1849 года, пройдя за ночь сорок километров, гарибальдийцы вернулись в Рим. У городских ворот их встретил генерал Авеццана. Он подъехал к Гарибальди и крепко пожал ему руку. Легионеры вскинули ружья и дали залп в воздух. Из домов сразу выбежали люди, кто с ружьем, кто с мушкетом, а кто и просто с ножом, - решили, что это французы нарушили перемирие. Когда же увидели запыленных, уставших гарибальдийцев, от радости тоже открыли пальбу, переполошив весь город.

Увы, впереди Рим ждали не победные салюты, а тяжелейшие испытания. Получив известие о наступлении австрийцев и о падении Болоньи, Мадзини немедленно созвал Ассамблею.

- Чтобы вести войну, нужны солдаты и орудия, чтобы ее выиграть, нужна неколебимая твердость, - сказал он депутатам.

- И такой полководец, как Гарибальди! - крикнул из зала Чернуски, глава баррикадной комиссии. (В Риме поспешно возводили баррикады на случай, если французы все же прорвутся в город и завяжут уличные бои.)

Ответом ему была овация одних депутатов и растерянное молчание других.

Глава шестая

БЕРЕГИСЬ, ВЕЛЛЕТРИ!

Гарибальди не был падок до славы, но решение Мадзини глубоко его оскорбило. Назначить главнокомандующим Пьетро Розелли, эту воплощенную посредственность! Как Мадзини не понимает: нельзя революционную армию ставить под начало генерала старой школы! Для Розелли, методичного до тошноты, военная доктрина - евангелие, а всякое отступление от правил опасная ересь. Довоюешься с таким полководцем до полного поражения!

Мадзини знал, что Розелли отнюдь не блестящий стратег и ничем себя пока не проявил. Сам он предпочел бы назначить главнокомандующим Гарибальди, и в этом его поддерживал Авеццана. Однако против была большая часть депутатов Национальной Ассамблеи. Они хотели бы видеть командующим войсками уроженца Рима. В штабе Авеццаны и так почти все офицеры пришлые тосканцы, пьемонтцы, неаполитанцы, ломбардцы. Из римлян там один Розелли. Ну а Гарибальди и вовсе из Ниццы, города, где французскую речь услышишь куда чаще, чем итальянскую.

Все-таки Мадзини устоял бы, наверное, под натиском местных патриотов, но он боялся вконец ожесточить ревностных католиков, своих и особенно французских. Гарибальди для них - сорви-голова, вольнодумец и смутьян, способный учинить побоище клерикалам. Розелли же из партии умеренных республиканцев, а во французском парламенте умеренные вместе с правыми как раз составляют сейчас большинство. Нельзя давать Луи Наполеону такой козырь в руки, думал Мадзини.

Если главнокомандующим станет Розелли, то Луи Наполеон не сможет больше утверждать, будто в Римской республике всем заправляют иноземцы банда экстремистов якобинского толка да эмигрантов, искателей приключений.

Якобинцев Луи Наполеон выдумал, чтобы напугать своих благонамеренных буржуа, а вот эмигрантов среди защитников Римской республики и в самом деле было немало. Венгров, поляков, швейцарцев и... французов во главе с архитектором Лавироном. Человек высокого мужества и духовной стойкости, он некоторое время был другом Александра Ивановича Герцена. Познакомились они в Париже, в самый разгар французской революции 1848 года. Лавирон сражался в те дни на баррикадах Парижа, и даже когда революция была потоплена в крови и к власти пришел Луи Наполеон, он не отчаялся и решил вопреки всему продолжать борьбу.

Вот что рассказывает об этом Герцен в "Былом и думах".

"...Дело было потеряно. Лавирон скрылся. Он был судим и осужден заочно. Реакция пьянела, она чувствовала себя сильной для борьбы и вскоре сильной для победы - тут июньские дни, потом проскрипции, ссылки, синий террор. В это самое время однажды вечером сидел я на бульваре перед Тортони*, в толпе всякой всячины и, как в Париже всегда бывает - в умеренную и неумеренную монархию, в республику и империю, - все это общество впересыпку со шпионами. Вдруг подходит ко мне - не верю глазам Лавирон.

_______________

* Кафе в Париже.

- Здравствуйте! - говорит он.

- Что за сумасшествие?! - отвечаю я вполголоса и, взяв его под руку, отхожу от Тортони. - Как же можно так подвергаться и особенно теперь?