Огибая село, мы прошли расстояние на километр-полтора больше. Это в нашу пользу. Даже если и были на шоссе немецкие заставы, то, чувствуя огонь у себя на фланге, они все-таки не так уверенно встретили бы нас. Закусив удила, колонна рысью пошла вперед, на переезд.
На шоссе уже хозяйничали разведчики. На переезде немецкой охраны не оказалось. Но раньше чем наш авангард перескочил через шоссе, из Рожковцев, поблескивая огненными глазами машинных фар, выползла другая колонна. Немцы! Они выходят на север, огрызаясь от четвертого батальона огнем. Похоже было, что Кучерявский, Подоляко и Платон неплохо начали. Наш заслон еще не успел развернуться. Он встретил передние немецкие машины всего в нескольких десятках метров от колонны хотя и сильным, но не особенно организованным огнем. Сразу погасли фары машин, но через несколько секунд со стороны немцев раздались отдельные, разрозненные выстрелы. Их становится все больше и больше. Начавшиеся в селе пожары бросали красные отблески на машины. Медленно, как железный червяк, выползали они из горящего села. А заслон все рубил голову зверю, но на ее место выползала из туловища другая, третья. Фашисты, подгоняемые Кучерявским, ползли и ползли. Слышны были их крики, вопли и команда.
Как раненый конь, скашивая налившиеся кровью глаза набок, из последних сил на галопе мчался через шоссе ковпаковский отряд. Над горящим селом скрещивались тонкие нити разноцветных трассирующих пуль.
Немцы усиливали нажим вдоль шоссе.
Штаб мчался через переезд. На ходу спрыгнув с коня, стоял под огнем на переезде Ковпак. Заслон, прикрывающий переезд, под натиском врага начинает отходить. Выскочила, запряженная цугом, шестерка артиллерийских коней. Им наперерез бросился Ковпак. Он поднял руку с автоматом над головой.
- Стой! Разворачивайся на шоссе! Картечью! И осколочными! Действуй! Быстро!
Кони сделали крутой поворот на шоссе, и короткорылая семидесятишестимиллиметровая наша пушчонка, круто разворачиваясь, уходила в сторону. Вот она уже устремила свой тупой хоботок вдоль шоссе, и только успели снять ее с передков, как наводчик Вася Алексеев быстро, наугад навел пушку на шоссе.
Первый выстрел. Неокопанная пушка откатилась назад и загородила переезд. Номера снова выдвинули ее вперед. Небольшая поправка, и снова прогремел выстрел по черной голове автомобильной колонны. Картечь сметала на своем пути все живое: она с воем и визгом неслась вперед. От басовитого выстрела пушки шарахнулись кони. Но весело становилось на душе. И когда раздался третий выстрел, санчасть помчалась через переезд. Раненые матерились и махали костылями.
- Давай, давай, артиллеристы!
Нащупав цель, Вася Алексеев слал вдоль шоссе снаряд за снарядом. Они рвались в двухстах метрах от нас. Прямой наводкой работала пушчонка. Вой, визг и смятение в рядах фашистов.
Повеселел конь партизанской колонны Ковпака. Закусив удила и лизнув свой раненый бок, колонна скрылась в спасительную темень. Позади остался в ночи лишь огромный огненный хвост.
Догорали крайние избы села. Пылали немецкие машины на шоссе. Вскоре колонну догнал Воронько. Держась обочины дороги, рядом с тачанкой комиссара, он вскинул руку к козырьку и перегнулся в седле:
- Разрешите доложить: четвертый батальон выполнил задание. С боем заняли село и разгромили два батальона и штаб тринадцатого эсэсовского охранного полка. Часть эсэсовцев разбежалась в степь в темноте. Уничтожено свыше сотни немецких машин.
А затем, склонившись ниже:
- Убит Валя Подол яко...
- Что? Что ты сказал? Убит?
- Так точно, - ответил из темноты ездок. - В самом начале боя... наповал... убит... Валя Подоляко. Остальные потери подсчитываются. Разрешите выполнять задание дальше?
Комиссар молча махнул рукой. Воронько, круто повернув коня, поскакал вдоль колонны назад.
Никто не видел лица Руднева. И лишь ездовой Дудка изредка озабоченно оглядывался. Ему чудилось, что комиссар про себя шептал слова солдатской песни:
- Если смерти, то мгновенной, если раны - небольшой...
На тачанку вскочил Радик и спросил у отца:
- Папа, слыхал? Убит Валя Подоляко.
Комиссар молча кивнул ему головой. Положил руку на плечо семнадцатилетнего сына, прижимая его к себе...
- Если смерти, то мгновенной...
А всхрапывающий конь партизанской колонны Ковпака уже переходит на рысь, на шаг. Он устало вздымает боками, позванивает сбруей и шагает на запад уже по галицкой земле.
23
Рассвет застал нас на марше, километрах в тридцати пяти западнее Збруча. Протянуть хотя бы еще с полчаса. На небольшом пологом бугре, где на карте обозначена роща, лишь невысокий дубняк прикрывает плешину. Но делать нечего - это единственное место в степи, где можно замаскировать колонну. Вместе с Васей Войцеховичем, Горкуновым и Базымой мы быстро осмотрели этот зеленый пятачок. Базыма и Войцехович дали указания связным, где размещать роты.
Связные, почуяв власть, покрикивали на ездовых. Все понимали: быстро втянуть колонну в лес, спрятать ее от появления корректировщиков - единственное спасение. Если же немцы узнают с утра, что мы скрываемся здесь, жиденькие ветви дубняка не спасут нас.
Я остался на опушке. Пропуская мимо колонну, передавал на ходу командирам рот и батальонов указания начштаба и подгонял их. Последним втянулся в лес батальон Кучерявского. По выходе из боя он двигался в арьергарде. За повозкой комбата медленно ехала телега. На ней, покрытое плащ-палаткой, лежало тело Вали Подоляко. Рядом сидела дочь комбата-четыре - Женя Кучерявская.
Она пришла в отряд Ковпака добровольно. Совершенно неожиданно встретила здесь отца. Ковпак послал ее в батальон Кучерявского. Батьку ее недолюбливали в батальоне. Глядя на ее скорбную фигуру, я вспомнил вечер где-то в Пинских болотах. Мы с Ковпаком приехали в четвертый батальон, стоявший заслоном от Ровно. Там и заночевали. Женя просилась тогда, чтобы ее перевели из четвертого батальона. Ей, видимо, хотелось быть просто партизанкой, а не дочкой комбата. Но затем она перестала просить об этом. Стороной я узнал, что молодое девичье сердце осталось в батальоне отца, на привязи у лихого Вали Подоляко. Вот еще одна трагедия мелькнула перед глазами. Телега, тихо громыхнув колесом по корневищу дубовяза, скрылась за поворотом лесной дороги.
