Ефремов, по приказу Ковпака, глубже затягивал немцев в мешок, чтобы вернее отрезать им пути отхода, пропустить к роте Горланова и бить по хвосту.
Он дал пароходам пройти еще двести метров и только тогда скомандовал по-рязански:
- Давай, робята! Жми на всю железку!
Загремела пушка Миколы, забухали бронебойки, заворковали станкачи, застучали ручники Дегтярева.
Не давая немцам опомниться, Горланов повел огонь в лоб.
Попав под кинжальный огонь, суда заметались по Припяти. Четкий строй их был нарушен в одну минуту. Судов оказалось больше, чем дымов. Между шестью речными пароходами, из труб которых валил дым, вертелось еще пять юрких катеров.
С пароходов вели сильный ответный огонь. Маленькая пушчонка Москаленко не могла с ним справиться. Я поскакал на КП и, получив санкцию Ковпака, с одной 76-миллиметровой пушкой пошел в обход, чтобы отрезать немцам отступление. Пушку прикрывала третья рота. В тот самый момент, когда Ковпак отдавал приказ начальнику артиллерии перекрыть отход немцев 76-миллиметровой пушкой, на КП, расположенный на холме, пришло донесение Горланова с просьбой прислать подводу за раненым бойцом Кулагиным.
Руднев крикнул связного Семенистого:
- Михаил Кузьмич! Найди сейчас же подводу и отправь к Горланову.
- Есть!
Семенистый поскакал к зданию школы. Здесь расположилась санчасть. Лошади стояли за клуней.
На крайней подводе сидел рыжеватый парень с пухлым лицом, маленьким носиком и глазками-щелочками. На макушке прилепился старый, облезлый авиашлем.
Парень сидел на сене, положив под себя винтовку.
- Эй ты, парашютист! - звонко крикнул Михаил Кузьмич. - Тебе говорят!
- А шо? - с досадой поднял голову парень.
- А то... ехать надо за раненым. Мотай сейчас же в восьмую роту, к Горланову. Да живей, живей поворачивайся! Звать как?
- А шо?
- Шо, шо! Звать как, спрашиваю?
- Ну, Кузя...
- Нукузя! Давай, Нукузя, за раненым!
- Воздух! - раздался голос дежурного.
Семенистый быстро повернул коня. Осмотрелся. К селу летел самолет. С криком "маскируйсь!" Михаил Кузьмич помчался по улицам.
Прошел час. Время бежало быстро, как всегда в азарте боя, незаметно...
Семенистого вызвали в штаб.
На табуретке возле рукомойника, в забрызганном кровью бушлате, сидел боец, связной из роты Горланова. Левой рукой он бережно поддерживал свою забинтованную правую.
На свежей марле проступали яркие пятна крови.
Когда Семенистый вошел в хату, связной замолчал.
- Подводу послал Горланову? - поднялся с места Руднев.
- Послал, давно послал, товарищ, комиссар, - весело ответил Михаил Кузьмич.
- Нету подводы, - устало сказал связной.
Холодок прошел по спине Семенистого.
- Нету подводы... кончается Кулагин, - тихо повторил связной.
Подперев подбородок ладонью, молчал Ковпак.
Базыма, дохнув на стекла очков, протирал их платком.
Руднев стоял, держась руками за ремень портупеи. На побледневшем лице комиссара выступили багровые пятна.
- Тебя кто учил так воевать?
Жесткие, гневные слова любимого комиссара долетели издалека, как из тумана.
- Ей-богу, послал подводу, - шептал Семенистый.
Глаза его были полны слез.
- Й-э-х! - заскрежетал зубами связной.
И непонятно было, к чему относится это - к сильной ли боли в руке, или к словам Семенистого.
- Чтобы сейчас же подвода шла за Кулагиным! Ступай!
Шарахались люди на улице, из-под ног коня с криком вылетала домашняя птица, бросались собаки в подворотни.
Дергая лошадь из стороны в сторону, Миша давал шпоры, хлестал нагайкой и мчался, не разбирая дороги.
Куда - сам не знал. Искал кого-то... От ярости мутилось в глазах.
"Только б увидеть эту проклятую рожу..."
Под небольшой вербой на околице стояла подвода. Кузя, высунув голову из-под телеги, боязливо смотрел на небо.
- Съездил в роту? - подлетел Семенистый.
- А шо?
- Съездил к Горланову, рыжая морда?
- Дак... самолет же кружився, и з парохода бьют... Боязно...
Блеснув на солнце змеей, хлестнула плеть.
- Ой! За що бьешь?
- Я кому сказал ехать за раненым? Тебе, гад полосатый, приказ мой ноль без палочки?
Не помня себя от злости, наотмашь, хлестал Семенистый Нукузю; слезы, недетские слезы горькой обиды и гнева, текли по щекам.
Кони вихрем мчались к роте Горланова. Ездовой дико орал на лошадей и дергал за вожжи. А рядом на взмыленной лошади скакал Михаил Кузьмич и безжалостно хлестал ездового.
В штаб поступали донесения от рот и батальонов: восьмая рота Горланова подбила два парохода, пятая рота - один и два бронекатера, но еще вела бой. Один пароход, выбросившись на мель на противоположном берегу, упорно отстреливался. Остальные догорали под Красносельем. Руднев и я пошли к берегу. Там лежали в цепи бойцы третьей роты. Пароход прочно сидел на мели. До него было метров шестьсот. Совершенно открытый берег не позволял подкатить пушку. Пулеметы немцев косили вовсю. На пароходе, видимо, не особенно боялись нашего ружейно-пулеметного огня. Только бронебойки на таком расстоянии пробивали его железную обшивку. Часть экипажа пыталась выбраться на берег, но пулеметы Горланова пристреляли косу, отделявшую пароход от суши, и на ней уже лежало более десятка трупов. Оставшиеся на пароходе засели в трюме и отстреливались.
Вечерело. Ночью они уйдут.
К роте Карпенко подошел Павловский. Он был возбужден. Не замечая комиссара в цепи, он стал ругать автоматчиков. Вначале он ворчал про себя, а когда кто-то из роты огрызнулся, помпохоз совсем ошалел, вылез на берег и стал во весь рост.
- Вперед! - он выхватил пистолет.
Рота лежала на самом берегу и продвигаться ей, конечно, было некуда - впереди была река.
Карпенко подошел к помпохозу. Павловский рассвирепел и лез на рожон. У Карпенко заиграли желваки на лице, глаза покраснели. Они стояли друг против друга, размахивая пистолетами, и не было, пожалуй, в русском лексиконе ругательств, которыми бы они не обменялись.
Вот уже Павловский схватил Карпенко за грудки. Смешок, до сих пор пробегавший по цепи, затих. Третьеротцы знали, что еще никто пальцем не посмел тронуть их командира. Федя рванулся. С ворота посыпались пуговицы. Павловский и Карпенко стояли, как быки, готовые столкнуться лбами.
