Неболочь Сергей Пахомов © Сергей Пахомов, 2015 © творческая группа FUNdbÜRO, дизайн обложки, 2015 © Регина (фото автора) Соболева, фотографии, 2015 Редактор Ната Сучкова Корректор Нина Писарчик Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
У костра Если снег – это память о лете, Золотой листопад – обо мне… Почему бесшабашные дети Не играют «в чижа» в темноте? Почему не целуемся тайно, Отчего так неявно дрожим? Если смерть на земле не случайна, То случайна ли смертная жизнь? Спросим Бога. В пространном ответе — Шифровальные стоны огня… Подрастают деревья, как дети, У костра уходящего дня. Натюрморт Как черви, белень бересты, Лист, яблоки апорт, Дырявит пасмурность холсты — Осенний натюрморт. Октябрь напишет некролог Короткий колоску, Младенец ластится к соску И млечный лижет сок. Ночная падалица звёзд… Варгань, поэт, компот. Срывай одежды, как джек-пот, Как глотку певчий дрозд — С души, разденься догола, Стань немощен и наг, Развейся, как победный флаг, Библейская зола… Так, в зазеркалье луж смотря, Как смотрит в небо крот, Я вижу тучу, пескаря, Весь мир – наоборот. Смерть, словно нищенка, стучит Костяшками в забор… Звук – невозможен, нарочит, Как яркий свет в упор. Вокзал Пернатых вокзалов длинны журавли, Азалии в залах давно отцвели, Как сор на перроне, печален отъезд, Ворона в короне, где шпалы-диез. За взятие клади – медаль на груди Носильщика-дяди, ему не клади В рот пальца… Не пялься: нехитрый багаж, И ветер на пяльцах, свивающий раж. Вокзал, как парник, где живут огурцы Шершавых вагонов, вокзал, как Нарцисс. Вокзал – это Гудвин, заметный для глаз, Чей носик припудрен от слёз напоказ. Обросшие розами, словно в саду, Встречают Ромео Джульетт-какаду. Новеллою Грина, алее тоски, Летит балерина, не видя ни зги. Не россыпь гороха – отара цыган Опутала лоха в лохнесский туман. Вокзал – недоумок, Ходжа Насреддин. Таджик возле сумок халвой наследил. Картинка сменилась, как сценка в кино, Соринкою в глаз угодило бревно. Слова-мурава: «Не печалься, родной, Я буду скучать по тебе… за тобой…». Нараяме Листопад – это вини винями. В ноябре лист обуглен и чахл. Восхожденье души к Нараяме… Нобре я дочитал при свечах. Так, прокашлявшись, в старом камине Разгорелись сырые дрова, Птицы-звёзды, клюющие иней, Угвоздились в промоине рва. Я заметил, что время проточно, Как ручей, как дымок из трубы… Одинокость строгает поточно Смоляные минуты-гробы. Восхожденье души к Нараяме… Этот путь беспощаден и долг, Так оскален в охотничьей яме Одинокий, затравленный волк. Бабочка Шептанье бабочек, смятенье… и сплетня тучного слепня Преобразились в рассужденье на тему солнечного дня. Услышишь исподволь: Ван Клиберн… Посмотришь искоса: Дали. Как укрупнившийся калибр, вокруг трассируют шмели. Очарователен, и долог, и в перспективе обозрим Луг-увалень (поправлюсь: олух) – горланит, как заправский Рим. Как горяча ладонь арены! Жук-гладиатор, львиный зев. Я сдул обоих… «Меньше пены!» – орал, от жажды окосев, Обняв, как мать, пивную бочку, Иваныч (слесарь из депо). Его податливую дочку я попросил заехать – по Делу… Знаете, какому? Из сердца вон, и с глаз долой! Любовь, набившая оскому, приятней, чем сухопостой. Вернёмся к бабочкам, букашкам, к одномоторной стрекозе… Говорят, я родился в рубашке, но умру без рубашки, как все. Княженика Так в глубине реки (сравню: балкон фасада) Парил, угрём у дна… приютный островок, Таинственный, как свет ненайденного клада, Как уголёк звезды, взлетевшей из-под ног. Столь редкая, как дар, цвела там княженика, Багровая, как смерть, и пьяная на вкус — Наешься и глядишь: прозрачная туника Струящейся воды обласкивает куст. Находчивый Гвидон (назойливая муха) Гудел по-над рекой, где вырос барбарис… На отмели мальки резвились, что есть духа, Ракушки на песке изображали рис. Затейливый рассказ об островке кисейном. Над омутом скрипит наклонная сосна… Гвоздика и дурман над берегом кисельным, А чайка в небесах – платочком из окна. Облака Ватрушка облака… Края чуть подгорели – сочен творог. У печки бабушка моя. Свет солнца солоден и долог. Я тесто ел. Я брал его, я думал: бабушка не видит. Подкрадываясь босиком, включал погромче телевизор. Но, повзрослев, сообразил, что теста бабушка месила Намного больше: я любил его – она меня любила… С тех давних пор не подхожу ни к вымученному, ни к мучному. Лишь в небо пристально гляжу и вижу небо по-иному: Плывут ватрушки-облака, опекиши, накрёпки, шаньги… Пусть будет пухом и легка… как рюмка водки после баньки. |
