- Отец, а Женя при чем тут? - рассмеялся Акоп.

- Молчи. Не смей шутить над этим! - гневно накинулся на сына Бахши. Ты лучше скажи: почему до сих пор не искал, не нашел Васифа?

Акоп чуть покраснел, сжал кулаки под подбородком.

- Что? Молчишь?

- Это было невозможно, отец.

Из-под густых бровей старика трезво и зло сверкали прищуренные глаза.

- Невозможно, говоришь? Скажи честно - струсил.

В последнее время старик стал резковат, как-то беспощадно прям в оценках. Вспыхивая, он быстро остывал и виновато заискивал перед обиженными. Переглянувшись с женой, Акоп поторопился заговорить с другом. Незаметно отставив в сторону пустой бокал отца, он поднялся, снял со стены фотографию в рамке.

- Слушай, Васиф, мне иногда кажется, суеверным я стал. Помнишь? Это мы в пионерском лагере снимались. Я потом увеличил сам. Вот, веришь, только недавно смотрел на карточку, вспоминал друзей, Жене рассказывал. Пятеро не вернулись с войны. И ты пропал где-то. А сегодня ты "воскрес". Ну, не чудо, скажи? Почему именно вчера мы здесь, вот за этим столом, вспоминали тебя?

- Вчера и я о тебе думал, Акоп.

- Что ж, выходит, есть от сердца к сердцу невидимая связь? А Мустафу помнишь?

Акоп показал на круглоголового, большеротого мальчишку в тюбетейке.

- Конечно. Как же не помнить "сына революции"? Где он сейчас?

- Здесь, здесь! Секретарь парткома! Мастером работает. Вот обрадуется твоему приезду!

Васиф поднес фотографию поближе к свету, вгляделся в смеющиеся лица мальчишек с пионерскими галстуками поверх безрукавок. Только этот большеротый парнишка серьезен, досталось ему тогда от вожатого - на Шахдаг решил один влезть, волю проверить. Эх, Мустафа, Мустафа - "сын революции".

Отец Мустафы был известным в стране революционером. Шесть лет на поселении в Сибири прожил вместе с политзаключенными. А вернулся - снова начал борьбу. Жена у него была русская, Нина. Она телефонисткой работала. Красивая была у них любовь, говорят. Правда, не пришлось им пожить. Убил его двоюродный брат Абдулали, - хорошо заплатили ему заводчики за голову бунтаря. А через несколько месяцев у Нины родился сын. Она отдала ему самое ценное, что у нее оставалось, - славное имя мужа. Мальчика, как и отца, назвали Мустафой. Нина продолжала дело мужа до самого установления советской власти в Азербайджане. А маленького Мустафу с детства прозвали "сыном революции".

- Все вспоминаешь? - спросил Акоп. - Хорошо, что достойный человек получился из Мустафы. Тянутся к нему люди. Правда, злые языки брешут, что такое отношение из-за дяди. Дядька вроде большой пост в Москве занимает. Известный человек. Но сам Мустафа... Если спросишь об этом самом дяде, буркнет: "Не знаю". И все. Я, конечно, понимаю его. Не из тех Мустафа, что рады сидеть под крылом родственника. Своими силами живет человек. Это честнее, чем прохлаждаться в тени чужого дерева.

- Давай выпьем за Мустафу! - предложил Васиф.

Акоп наполнил бокалы.

- А мне? - несмело спросил старик.

Но Акоп только нахмурился. И Бахши, вздохнув, что-то ворчливо стал выговаривать жене.

- А этого узнал? - Акоп ткнул пальцем в красивого крепыша, что сидел, прижавшись плечом к руке пионервожатого.

- Еще бы! Балахан! Улыбается - рот до ушей. Шустрый был такой, помнишь?

- Ладно. О нем не стоит.

- Почему ты так? Просто счастливым, как говорится, в рубашке родился.

- Ну, счастливым его не назовешь, - Акоп нехорошо усмехнулся.

- Почему?

- Ты что? Не знаешь историю его женитьбы?.. Назиля ему проходу не давала. Сам знаешь, мужчина видный. Это сейчас живот отрастил. А тогда был парень, - девки сохли. Он и не смотрел в сторону Назили! Кого только она к нему не посылала. И родственников, и подруг. И вдруг - мы ушам не поверили женится! Женится на Назиле! Оказывается, он сватов в тот день послал, когда началась война. Отец же Назили тогда в военкомате работал! В общем, цели он своей достиг. Вот ты и четверо, кто не вернулся, вшей в окопах кормили, а Балахан новую квартиру отделывал. Поднимался тесть, тащил зятя. А ты говоришь: "В рубашке родился Балахан". Ну, хватит. Говорить о нем не хочу. Васиф поднялся.

- Не говори плохо о нем. Неприятно мне слушать. Все у тебя какое-то черно-белое. Плохой - хороший.

Акоп тоже встал. Руки его беспокойно заметались по столу, дотрагиваясь то до одного, то до другого предмета.

- Ах, тебе не нравится? А ты заметил, как он моргает глазами, когда произносит сладкие слова? Заметил? Вот каждое такое мигание - ложь, слышишь?

Васиф вспыхнул.

- Нет, нет. Дай договорить. Уж я - то его хорошо знаю. Одна история с алмазным долотом чего стоит. Алмазное долото - дефицит. Без него нет скоростного бурения. Как оно нужно было нам здесь в Кюровдаге! Я специально ходил к Балахану, доказывал. Если б ты видел, как он меня встретил в своем кабинете! Золотые горы обещал! Я вернулся успокоенный, заверил товарищей будет! Время идет - ничего. Ни долот, ни Балахана. Надо мной подсмеиваться начали. Ну мы с Мустафой пошли в ЦК. Сколько бумаги одной на докладные извели. Справились. Добились. Прислали нам долота эти. И вдруг звонок Балахан. С тебя, говорит, бахшыш. Просьбу вашу выполнил... Ну? Как тебе это нравится? На самом деле палец о палец не ударил. Просто учуял, куда ветер подул, и тут же примазался.

- Не знаю, не знаю, Акоп. - Васиф взял себя в руки, погасил вспышку. По-разному говорят о нем. Я вот с ним целую ночь провел. О многом говорили. И на другой день от чужого человека узнал, что матери моей, которая голодала в войну, умирала долго, трудно, только один Балахан помогал. И что бы ты ни говорил, этого я до конца своей жизни не забуду. Не обижайся, Акоп. Такое не зачеркнешь. И учти: сам-то он промолчал, ни словом не обмолвился.

Акоп вяло опустился на стул, махнул рукой:

- Говори что хочешь. Все равно... Впрочем, - он оживился, - верю. Помог. И что промолчал, верю. Но ты пойми. Он поможет только там, где человек не мешает его карьере. Матери твоей он помог. А вот товарищу, который готовится защитить ученую степень, он будет всовывать палки в колеса из страха, что тот в чем-то переплюнет его, Балахана. И так осторожно, не жалея улыбки и сладких слов при встрече, за спиной будет гадить. А вот устроить кого-нибудь на бесперспективную должность - пожалуйста! Путевки в дом отдыха - пожалуйста! Тут он выложится. Чтоб только закрепить мнение: "Ах, Балахан душа-человек! Чуткий, заботливый". Посмотришь - действительно милый человек. Любезный, секретарша платочек уронит - не поленится нагнуться. С вахтером за руку... Про здоровье детей спрашивает. Как тут сопли не распустить? А сердце у него гнилое. Знаю, знаю! Ты готов ему все простить! Как же! Твой дорогой халаоглы!