- Продавай! Я не хочу в нем жить, - проговорила со слезами на глазах Сашенька.

- Пять тысяч капитал, а мы квартерку найдем рубликов за двести, так без хлопот будет.

И няня вышла к покупщику.

- Пять тысяч не деньги, любезный, - сказала она ему, - барышня и не подумает отдать за эту цену... Шесть, если хочешь.

- Как можно! Да уже так, дом-то мне понадобился: двести набавлю.

- И не говори!

- Пять тысяч пятьсот угодно? А нет, так просим прощенья, - сказал мещанин, обращаясь к двери.

- Ну, погоди, спрошу барышню.

Дело уже было решено, дом продан, задаток взят, пришел Порфирий.

- Здравствуйте, - проговорил он тихо, как виноватый, подходя к Сашеньке.

- Здравствуйте, - отвечала она ему, не поднимая глаз.

- Ты на меня сердишься, Сашенька, - сказал Порфирий после долгого молчания.

- Сержусь, - отвечала Сашенька.

- За что ж?

- Я вас просила, вы не послушались, вы продали свой дом.

- Он очень стар: на него на починку надо было издержать, Семен говорит, тысячу рублей... - начал Порфирий в оправдание себя. - Я и нянюшке говорил, и она советовала мне продать, а жить в вашем...

- А я по совету нянюшки продала свой, - сказала Сашенька.

- Продали!

- Продала.

- Ну, если так... - проговорил Порфирий.

- Куда вы?

- Мне надо идти нанимать квартиру, - отвечал он и бросился вон.

- Порфирий! - хотела вскрикнуть Сашенька, но голос ее замер.

VI

Покупщик двух домов распорядился умнее Порфирия и Сашеньки: соединил оба дома пристройкой, подвел под одну крышу, и вот, не прошло месяца, из двух старых домиков вышел один новый, превеселенький дом: обшит тесом, выкрашен серенькой краской, ставни зеленые, на воротах: "дом мещанки такой-то", "свободен от постоя" и в дополнение: "продается и внаймы отдается".

Один бедный чиновник, но у которого была богатая молодая жена, тотчас же купил его на имя жены и переехал в него жить.

Но в доме нет житья.

Покуда домики были врозь, все было в них, по обычаю, мирно и тихо и на чердаке, и на потолке, и за печками, и в подполье; ни стены не трещали, ни мебель не лопалась, ни мыши не возились.

Но едва домики соединились в один, только что чиновник с чиновницей переехали и, налюбовавшись на свое новоселье, легли опочивать, рассуждая друг с другом, что необыкновенно как дешево, за двадцать-за-пять тысяч купили новый дом, с иголочки, вдруг слышат в самую полночь: поднялись грохот, треск, стук, страшная возня в земле, по потолку точно громовые тучи ходят, то в одну сторону дома, то в другую.

Молодые с испугу перебудили людей.

- Э-эх, почивали бы лучше в полночь-то, так и не слыхали бы ничего, сказала кухарка, которая всегда крепко спала в законный час, а во время дня только дремала.

Но старик дворник, выслушав рассказ господ, качнул головой и решил, что дело худо: верно, домовому не понравились жильцы!

- Ах ты старая баба! - сказала кухарка.

- Я ни. за что не останусь здесь жить! - вскричала перепуганная молодая хозяйка. - Ни за что!

И на другой же день муж ее выставил на воротах: "отдается внаем" - и тотчас же по требованию жены должен был нанять квартиру и переехать.

Вскоре один барин, проезжая мимо, остановился, прочел: "продается и внаймы отдается, о цене спросить у дворника", осмотрел дом и решил нанять.

- Так ты сХоди же к хозяину, узнай о последней цене, - сказал он, давая дворнику на водку. - Ввечеру я заеду.

- Слушаю, слушаю, - отвечал дворник.

Ввечеру он опять приехал.

Это был Павел Воинович.

- Ну что?

- Да что, - отвечал дворник, который успел уже клюкнуть на данные ему деньги и не мог ничего таить на душе. - Я вот что вам доложу, дом славный, нечего сказать... славный дом...

- Да что?

- А вот что: кто трусливого десятка, тому не приходится здесь жить.

- Отчего?

- Отчего? а вот отчего: я по совести скажу... тут водятся домовые.

- Э?

- Право, ей-богу! по ночам покою нет.

- А днем? - спросил Павел Воинович.

- Днем что: днем ничего, только по ночам.

- Так это и прекрасно, - сказал барин, - я не сплю по ночам, я сплю днем, так ни я домовых, ни домовые не будут меня беспокоить.

- Э? разве? Да оно и правда, что у господ-то все так... Ну, если так, так что ж, с богом... другой похулки на дом нельзя дать...

хоть у самого хозяина спросите, он сам то же скажет.

Таким образом, несмотря на предостережение дворника, барин нанял дом, переехал. На первый же день новоселья пригласил он пять-шесть человек добрых приятелей к обеду и в ожидании гостей, похаживая себе с трубкой в руках и в халате и в туфлях, посматривал, так ли накрывают люди на стол, полон ли погребок, во льду ли шампанское, греется ли лафит, все ли в порядке. Гости-приятели съехались. Обед на славу, вино как слеза.

Присутствовавший тут же поэт, подняв бокал, возгласил:

Я люблю вечерний пир,

Где веселье председатель,

А свобода, мой кумир,

За столом законодатель,

Где до утра слово пей!

Заглушает кряки песен,

Где просторен круг гостей,

А кружок бутылок тесен.

- Ну, извини, любезный друг, до утра у меня пить нельзя, - сказал хозяин, - невозможно!

- Это отчего? Это почему?

- А вот почему: этот дом я нанял у самого дедушки-домового с условием, чтобы ночь я проводил где угодно, только не дома. А так как скоро полночь, то я отправляюсь в Английский клуб. Вы видите, господа, что причина законная. Извините.

Пушкин захохотал, по обычаю, а за ним захохотали и все.

Но хозяин сказал серьезно, что он не шутя это говорит, и в доказательство крикнул: "Эй! одеваться скорее!"

На этот барский крик никто не отозвался: оказалось, что и в передней и в людской - ни души. Люди, уверенные, что господа занялись делом, пошли справлять новоселье.

- Ну, нечего делать, оденусь сам, - сказал Павел Воинович, - но на кого же оставить дом?

- А домовой-то, - крикнул Пушкин.

Эй, дедушко! ты не засни!

По-своему распорядися с вором,

Ходи вокруг двора дозором

И все, как следует, храни!

- Ха, ха, ха, ха!

- Ага! - раздалось с обеих сторон дома.

- Слышишь? отозвался, - сказал поэт, - теперь можно отправляться спокойно. Слышали, господа?

- Слышали, слышали!

- Если слышали, так можно отправляться, - сказал хозяин.

И все отправились.