О годах молодых не стоит и говорить,
Познал высшую буддийскую истину, став уже зрелым.
Поклялся покончить с пищей скромной
Не попаду в мирские сети.
Действительно, слабеют узы, связывающие поэта с мирской суетой, Ван Вэй уже готов оставить и чиновничью службу:
Приходящую славу оставлю, как и завязки
с подвесками {*}.
Природа Пустоты не имеет ни узды, ни подъяремника.
{* Знаки чиновничьего отличия: завязки на головном уборе и подвески из яшмы на поясе.}
Ван Вэй признается, что уже с некоторых пор он принимает участие и в буддийских службах:
Давно я вместе с великим наставником,
Теперь возжигаю курения и гляжу на него.
Его радует незатейливая простота окружающего мира, даже грубые деревенские башмаки ему по душе:
На высокой иве утром иволга поет,
На длинной террасе шум весеннего дождя.
Перед кроватью - башмаки из деревни Юань,
Перед окном - бамбуковая трость.
Вот-вот увидеть тело его можно в облаках,
Несовершенны те, кто указывают Небу и Земле.
Единственная мысль его о дхарме,
Надеется, что вознаграждением Нирвана будет.
Поэт сожалеет, что буддийский наставник Сюань уже в очень преклонных годах и вот-вот может умереть. В заключении стихотворения Ван Вэй рассуждает о нирване. Для последователя школы чань нет необходимости постоянно стремиться к недосягаемой нирване, не следует ради призрачного будущего во всем себя ограничивать в нынешней, земной жизни. Нужно жить сейчас, в данный отрезок отпущенной тебе земной жизни, и стремиться получить все, что она может и в состоянии дать.
Поэт все больше склоняется к чаньской, по существу, мысли о том, что наличие цели лишает жизнь основного содержания, сути, которая состоит в том, чтобы обратиться к миру всеми своими чувствами. Отсутствие спешки - это невмешательство в естественный ход событий, все должно быть "цзыжань" естественно. Следование дао - естественному течению жизни - восходит к традиционным китайским учениям: "Естественность - это та первозданная, ограниченная лишь природными условиями свобода, для которой человек был рожден, если бы не подстерегала его пыльная сеть мирской суеты" [115, с. 86]. Даосское понятие "цзыжань" в учении школы чань - в представлении, что человек не может быть по-настоящему свободен, чист и непривязан, если его состояние есть результат искусственной дисциплины. Следовательно, чистота такого человека поддельна, нарочита. Хуэйнэн, вкладывая в понятие "цзыжань" иной смысл, учил, что вместо попыток очистить или опустошить сознание следует просто-напросто дать ему волю, поскольку ум - это не то, что можно держать в узде. И отпустить ум - это то же, что отпустить поток мыслей и впечатлений, каждую минуту приходящий и уходящий в уме. Это Хуэйнэн и называл естественным освобождением, самадхи - правильным сосредоточением, когда сознание концентрируется на какой-либо одной мысли, праджней - высшей мудростью.
Китайские буддисты для передачи буддийских понятий часто использовали для своих нужд уже существовавшие в древнекитайской философии термины. Китайские "дин" - сосредоточение, самадхи; "хуэй" - высшая мудрость, праджня; "гуань" - созерцание и т. д. - не утрачивали для китайских буддистов и традиционного смысла.
Китайские поэты, увлекавшиеся буддизмом, пытались осмыслить и учение Будды о "четырех благородных истинах" {"Четыре благородные истины", понимание которых озарило Будду: страдание - бытие как таковое; причины страданий - в суете, в привязанностях к мирским страстям; преодоление страданий - в достижении состояния покоя, растворения в нирване. Путь к прекращению страданий лежит в уничтожении всякого сильного чувства, в уничтожении желания.}, "о восьмеричном пути", {Составная часть четвертой "благородной истины": правильное воззрение, правильное отношение, правильное действие, правильная речь, правильное поведение, правильное стремление, правильное внимание, правильное сосредоточение.} посвящали этой теме свои произведения. Так, наставник монастыря Шэншань в Лояне Фанин, известный также под именем Нингун, наставляя одного из танских поэтов, преподнес в дар восемь иероглифов, которые должны были просветить и наставить поэта. Содержание этих иероглифов следующее:
гуань - взгляд, созерцание;
цзюэ - чувство, восприятие;
дин - сосредоточение, самадхи;
хуэй - высшая мудрость;
мин - понимание, высшее знание;
тун - проникновение, постоянство;
ци - спасение;
шэ - отказ, самоотречение.
Эти иероглифы весьма близко соприкасаются с буддийским понятием восьмеричного пути. Восемь иероглифов должны обязательно навести на размышления о так называемых шести парамитах - "люду" {Отказ, самоотречение, иначе парамита подаяния. Всего говорят о шести парамитах: чистоты, нравственности; терпеливости, стойкости; старательности, продвижения; созерцания, сосредоточения; высшей мудрости и знания.}, что способствует, как утверждали наставники, развитию собственной природы постигающего суть великой буддийской истины. Так, упомянутые Фанином понятия "дин" сосредоточение и "хуэй" - высшая мудрость - являются соответственно пятой и шестой парамитой. Эти шесть парамит есть способ поведения бодхисаттвы после достижения просветления, но этот путь не заказан и для монахов, и для мирян-буддистов. Китайское "гуань" до распространения буддизма рассматривалось китайцами как "...наблюдение и проникновение в тайное движение сил Вселенной" [68, с. 238]. Буддисты, заимствовав этот термин, на наш взгляд, в какой-то степени сохранили его понимание древними китайскими философами. Под "взглядом" могут пониматься все части восьмичленного пути, и прежде всего правильный взгляд и правильное отношение, которые подразумевают правильное понимание буддийского вероучения, ибо учение Будды - это способность адепта к ясному сознанию, умению видеть и воспринимать мир таким, каков он есть, или как одну из стадий духовного совершенствования в буддийском истолковании. "Цзюэ" - "взгляд", - по сути, и есть "правильное отношение", когда при восприятии разницы между внутренним и внешним миром придет осознание того, что единственно реальный мир - мир внутренний, собственная природа человека.
