- Тоже с йодом? - прищурился Герасим.

- Нет, с револьвером.

Утром Лунин отправился прямо в контрразведку. В кабинете Крупникова сидели военные. Все они склонились над столом, на котором в беспорядке лежали какие-то списки.

- Что тебе, Алеша? - неохотно поднял голову Крупников.

- Извини меня, Петя, но я отберу у тебя ровно две минуты. Дело... гм... приватное.

Крупников вздохнул и посмотрел на военных. Те молча вышли.

- Вот что, Петя, - прямо приступил Лунин к делу: - в городе, ты знаешь, тревожно. Как-никак, мы с тобой сидели за одной партой. Я хочу тебя спросить: в случае чего, ты поможешь мне уехать?

- Вот как? - удивился Крупников. - А я думал... Ведь ты, кажется, с меньшевиками?.. Нет, я беспартийный. Но все равно, я с большевиками здесь не останусь. Да и меньшевики, насколько мне известно, собираются уехать. По крайней мере, Николаев уже чемодан уложил.

- Городской голова? Ну, этот, конечно... Что ж, Алеша, дело несложное. То есть несложное пока, а дальше - черт его знает... В общем, зайди завтра. Сегодня я - вот, - провел он пальцем по горлу. - Некогда вздохнуть.

- А что? - участливо спросил Лунин. Крупников оглянулся на дверь и доверительно шепнул:

- Тюрьма. Списки просматриваем.

- А... - равнодушно отозвался Лунин. - Это, наверно, не очень приятное занятие - возиться...

- А что в нашем деле приятное? Нас вот даже свои ругают: "Засели в тылу, душите безоружных..." А попробовали бы они сами посидеть здесь, чистюльки сиятельные, вояки паршивые! Только отступать умеют. Меня один такой безоружный недавно так хватил по морде, что я думал - и дух вон. Видишь, какой герб нарисовал?

- Да, в самом деле, - сказал Лунин, сочувственно разглядывая на лбу Крупникова сине-багровое пятно. - Ты б припудрил его.

- Пудрил уже... Да! - вдруг оживился Крупников. - Ты ж его знаешь - это тот, кукольник! Помнишь?

- Кукольник? Неужели?.. - привскочил Лунин на стуле, но сейчас же овладел собой и возмущенно воскликнул: - Ах, хам какой! Значит, ты его все-таки схватил?

- Схвати-ил! Это такой злодей. Старый, тощий, а жилистый, проклятый: всем тут синяков наставил, когда его били. Да! - опять вспомнил Крупников. - У меня здесь еще один наш общий знакомый: Артемка! Помнишь, сапожник-мальчишка, что в наших спектаклях участвовал?

- Какой это? - поморщил лоб Лунин.

- Ну, конопатый такой... Э, да как же ты забыл? Он же Феклу играл в "Женитьбе"!

- А, вспомнил, вспомнил! Который "Разбойников" написал?

- Во-во! Так он таки и сам в разбойники пошел! Можешь представить, попа убил! То есть, может и не убил, а только ограбил, но в партизанах был, этого и сам не отрицает.

- Скажи пожалуйста! - удивился Лунин. - Кто б мог подумать!..

- Да, вот вы все танцевали вокруг него: "Ах, талант! Ах, самородок!", а я тогда уже видел, чем он дышит. Упря-амый, проклятый!.. Ну, да завтра ему тоже конец.

- Там? - подмигнул Лунин. - За еврейским кладбищем?

- Гм... Нет, сейчас там неудобно. Слишком близко, в городе выстрелы будут слышны, а время теперь знаешь какое! Того и гляди, заводские поднимутся... Нет, подальше. В степи...

В дверь заглянули.

- Ну, извини, Алеша. Видишь, ждут. Заходи послезавтра: я к тому времени разгружусь.

Лунин побродил по улицам и, убедившись, что за ним не следят, пошел к Лясе.

- Только не волнуйтесь, - предупредил он и рассказал обо всем, что узнал от Крупникова.

Девушка дрожала так, что зубы ее стучали о стакан с водой, который ей поспешил подать Лунин.

- Да успокойтесь же, Ляся! - упрашивал он. - Нам, главное, надо немедленно разыскать Герасима. Но как, как? Днем к нему нельзя, да и неизвестно, где он сейчас.

- Василек! - сказала Ляся. - Только он Вас одноногий не знает.

- Правильно!

- Лунин вырвал из записной книжки листок и быстро написал: "Ликвидировать будут этой ночью, в степи. Ждем на вчерашнем месте". Держа сложенный вчетверо листок в руке, чтоб можно было проглотить его в любой момент, он выскочил на улицу и на извозчике поехал в Камышанский переулок.

К счастью, Василек был дома. Проходя мимо окна, Лунин замедлил шаг и подмигнул. У мальчика вытянулось лицо. Через несколько минут он уже стоял перед студентом в соседнем переулке.

- Василек, - сказал Лунин, - если ты не передашь тайком записку одноногому, дедушка Кубышка погибнет.

Мальчик охнул.

- Вот возьми. И помни еще одно: если тебя схватят...

- Я выцарапаю глаза.

- Нет, ты проглоти записку.

- Я проглочу записку и выцарапаю глаза. - Мальчик оглянулся, пригнул к себе голову студента и шепотом спросил: - Ляся жива?

- Жива и скучает по тебе.

Когда Лунин выпрямился, Василька около него уже не было.

ГОЛУБАЯ ЗВЕЗДА

Что тюрьму будут ликвидировать, никто заключенным не сообщал, но у них не было и тени сомнений на этот счет. Как ни строг был тюремный режим, вести о поражении белых на фронтах проникали и к заключенным. Да это было заметно и по лицам тюремщиков - угрюмым, злобно-сосредоточенным. Когда же поздно вечером из всех камер свели в одну двадцать семь человек и оставили у двери вызванных из города шестерых стражников, все двадцать семь поняли, что Дневного света они уже не увидят.

Кубышка и Артемка сидели в углу, на холодном цементном полу. Артемка не выпускал из своей руки руку старика, будто хотел поделиться с ним теплом своего молодого тела. Говорить было больше не о чем. За четыре дня, проведенные стариком и юношей рядом, каждый рассказал о себе и главное и такие подробности, которые, казалось, совсем ушли из памяти. Вспомнил Артемка даже и о том, как его, трехлетнего хлопчика, купала мать в бочке из-под огурцов в соленой воде и говорила при этом, что жить ему, просоленному, сто лет. Не вышло. А от Кубышки Артемка узнал, что мать Ляси была знаменитой гимнасткой. Об ее ловкости и красоте писали во всех газетах. Многие и цирк приходили, чтоб только увидеть ее лучезарную улыбку. А за что она полюбила некрасивого клоуна, который к тому же на десять лет был старше ее, так он и не узнал. Погибла она потому, что владелец цирка, итальянец Круцци, не сменил вовремя шелковые потертые шнуры на трапеции под куполом. И еще рассказал Кубышка, что каждое седьмое января, в день рождения Ляси, он приносил ей красную розу: не так легко достать живую розу в лютый крещенский мороз.

Заскрежетал засов, и в камеру в сопровождении смотрителей вошел начальник тюрьмы. Он сипло сказал

- Выходи по одному.

Потом поднял керосиновый фонарь до уровня лица, так что отчетливо обозначились вздрагивающие над глазами черные мохнатые брови, и все тем же простуженным басом стал читать фамилии.

Кубышка был вызван одним из первых.

Когда в камере осталось человек десять, начальник молча повернулся к двери. Коренастый заключенный, все время говоривший товарищам, что он умирать не собирается, но если уж придется, то и тюремщика хоть одного захватит с собой, с вызовом спросил:

- Нас поведут двумя партиями?

- А тебе дело? - окрысился тюремщик.

- Да уж, наверно, большее дело, чем тебе, мерзавец! - с гадливостью ответил заключенный. Артемка шагнул вперед.

- Не разлучайте меня со стариком. Мы вместе пойдем, - сказал он требовательно.

Начальник угрюмо глянул на него из-под нависших бровей:

- Поперед батька на шибельницю суешься?

- Мерзавец и есть! - подтвердил Артемка. С полным равнодушием к брани смертников начальник вышел из камеры.

Разделить заключенных на две партии было решено лишь час назад. Контрразведка сделала это для того, чтобы сбить с толку рабочих, если бы они попытались освободить приговоренных. Первую партию высели из ворот тюрьмы и повели налево, в степь. Вслед затем вывели вторую партию и повели направо, в порт,

Наблюдавший это из соседнего двора подпольщик последовал за второй партией и, поняв, куда ее ведут, побежал через дворы к месту, где залегли двадцать вооруженных рабочих.