Разные есть имена. Одни канули в реку, камнем ушли на ее вязкое дно. Другие образовали умеренное количество самых что ни на есть обыденных соответствий и воплощений. Третьи же стали излучать. Сияние и сила стоят за этими именами, и за примерами далеко ходить не нужно - у нас ведь страшное богатство истории.

Как сейчас помню белые стены нашего класса, снизу доверху увешанные портретами этих великих имен, наших образцовых тезок -стань таким, будь как они или же сотвори себе свое имя снова, сотвори!

Эту и подобную, как потом оказалось, опасную чушь каждый день вбивали в наши детские головы. Им, видите ли, было интересно, какую из возможностей выберет ученик, припечатанный своим именем, выйдет в дамки или так останется, иван-дурак. Однако многие, что характерно, поверили и начали стараться, кто как мог.

Я не знаю, поверил ли Вова, но в его оправдание хочу определенно сказать, что ему, конечно, было труднее всех. Согласно теории имя ему досталось самое фундаментальное. Ну, просто надежда человечества. Ибо принадлежало к наивысшему ряду, где засели великие властители всяческих дум, как теоретики, так и практики...

Как сейчас помню!

Именно ему, Вовиному великому прототипу, были посвящены лучшие минуты нашего школьного детства. Не раз и не два, а бесконечное множество раз обсуждали мы дела и поступки этого человека, который, будучи давно мертв, продолжал быть как живой. Он всегда стоял перед нами - маленький, с большой головой, в валенках, любящий кошек и детей, свою мать-дворянку и простой народ, особенно же рабочий класс, крестьянство и трудовую интеллигенцию. Даже когда он вырос, он всегда оставался таким же простым и доступным, как ребенок, и лишь однажды на охоте погнался за химерой-лисицею, но не убил ее, а задумался о тактике революционных преобразований. Зато в следующий раз убил собственноручно, прикладом ружья пятьдесят зайцев спасавшихся от половодья на каком-то жалком клочке суши, царя-батюшку и всю его семью, чтобы дети последующих поколений жили долго, честно и стали впоследствии народными героями.

Особенно любили мы уроки, на которых изучалась политическая тактика этого человека, решившего построить для нас, детей, земной рай социализма в мировом масштабе. (Правда потом эту задачу пришлось сузить и построить рай на земле в отдельно взятой стране, но не все же сразу). Что восхищало нас больше всего, так это его совершенно необыкновенный для человека, почти нечеловеческий ум. У нас на стене даже висел плакат: "Помимо заводов, казарм, деревень, фронта, Советов у революции была еще одна лаборатория: голова Ленина" - и была нарисована голова Ленина. Правда, потом выяснилось, что это высказывание "Иудушки Троцкого", и его пришлось снять, но тлетворное влияние уже проникло в наши сердца. Сейчас нам говорят, что даже у этого Иудушки были здравые мысли, но все-таки, конечно, ему было далеко до нашего Ленина...

Мы знали о нем буквально все! Прослеживали каждое его действие шаг за шагом!

Помнили каждый вздох! Как он приехал, рискуя жизнью, в пломбированном вагоне в погруженную в осеннюю спячку Россию - и тут же разогнал Учредительное собрание, чтобы отсрочить никому не нужные выборы и предоставить избирательные права нам, детям, среди которых уже не должно было быть места случайной интеллигенции, а только лишь людям из народа. Мы просто не могли без смеха вспоминать про всех этих эсеровских депутатов, провинциальных мещан, которые принесли с собою на заседание свечи и бутерброды - на тот случай, если большевики лишат их пищи и электричества. Вот какова была их хваленая демократия, явившаяся на бой с диктатурой, суеверно размахивая свечами и бутербродами! Всей этой юношески-наивной братии был дан отличный урок, наглядно показано, что большевики - не кисель, а железо. Кое-кто из нас, правда, еще мог сомневаться в правильности избранного пути. Но тут же в ушах у него раздавался знакомый голос с легкой картавинкой: " Какая же у тебя может выйти диктатура, если ты сам тютя?!" - и сомневающийся тут же начинал верить в настоящую диктатуру, революционный террор и необходимость грабить награбленное.

Он был всегда прав, как настоящий отец, предостерегая нас от опасности пацифизма и обломовщины, которая всегда начинается с юношеских грез, а заканчивается самым беспардонным ничегонеделанием на диване контрреволюции. Вслед за ним мы начинали постигать ту истину, что добёр, ох, слишком добёр русский человек, на решительные меры революционного террора его бы никогда не хватило, если бы не строжайший партийный надзор. Не говоря уже о том колебнутии, на которое всегда, по его словам, готова была мелкая буржуазия. Только те из нас, кто, подобно Герцену, были, как Ромул и Рем, вскормлены молоком дикой волчицы, могли стать героями новой жизни!

И здесь нельзя вспомнить без одобрения, как после переезда революционного правительства из Смольного в Кремль, он стал все сильнее и тверже натягивать вожжи, добродушно поругивая нас, москвичей, за кашу. Он каждый день ожидал, что его самого укокошут и все-таки мужественно продолжал всех учить, как сделать так, чтобы у революции поскорее родился вихрастый младенец - Декларация прав трудящихся.

Нам всем следовало стать звеньями единой, грандиозной системы зубчатых колес. И здесь была особенно важна роль Советов! Ибо попытка сочетать колесо партии с колесом масс, напрямую, минуя среднее колесо Советов, грозило смертельной опасностью: обломать зубья партийного колеса, но не привести в движение массы, то есть нас с вами. Поэтому, как только он получил в свои руки оба столичных Совета, то сказал всем нам хорошо известные слова: "Пора. Наше время пришло".

Так пришло наше время - время еще не родившихся детей России, на плечи которых ложилась задача построения новой жизни в ближайшие несколько месяцев. Рай на небесах, без сомнения, был выдумкой попов и царей-батюшек, опиравшихся на доброго боженьку. Другое дело - рай на земле. В результате насильственного крещения в России были введены в оборот такие вредные слова, как "царь", "погром", "нагайка", мы же предлагали совсем другую веру и другие слова:

"большевик", "Совет", "пятилетка". Он верил в торжество этих слов и своею верой буквально заражал всех и вся...

"Начать с того, что он ни в младших, ни тем более в старших классах, никогда не принимал участия в общих детских и юношеских забавах и шалостях, держась постоянно в стороне от всего этого и будучи беспрерывно занят или учебной или какой-либо письменной работой. Гуляя даже во время перемен, Ульянов никогда не покидал книжку и, будучи близорук, ходил обычно вдоль окон, весь уткнувшись в чтение ("7 с плюсом". Воспоминания товарища).

Небывалым апофеозом заканчивался каждый наш урок, и подобного праздника, должно быть, не знало еще дело народного образования!

Намертво сцепив поднятые руки, мы сильно раскачивались влево-вправо и, когда наше колебательное движение достигало максимально возможной амплитуды, из упругих воздушных волн рождался юный и чистый детский хор:

Запах тополиный и сиреневый Над Москвою майской поплыл.

Встретились весною дети с Лениным, Ленин с ними долго говорил...

Мы пели нашу любимую песню, и Вова пел вместе с нами, едва ли не громче и чище всех. Можно подумать, что он знал о вожде что-то такое, чего не знали мы! Его дискант вел и солировал. Здесь, конечно, сказывалось его умение живо сочетать изучение теории с практическими занятиями в любой области знаний и особенно что касалось Ленина - он обладал поистине феноменальной памятью на тексты, мог без конца цитировать нам его статьи, письма, высказывания. Ленин был для него как живой и даже живее всех живых, но это мы поняли уже потом...

Теперь я не моту без слез вспоминать те практические занятия!

Нам задавались разные головоломные задачи, которые нужно было тут же самостоятельно, в оперативном порядке, решать. Например, одно из таких заданий состояло в комплектовании народных советов на территории противника. Все мы в данном случае должны были рассредоточиться и действовать с соблюдением правил строжайшей ленинской конспирации. Все это, разумеется, в уме.