После обхода солдатские делегаты приходили в заводской комитет и писали свои отзывы, резолюции. Привожу некоторые из них: "Эти слухи, ползущие, как ядовитые змеи, из темных подполий, куда забились черные вороны, ползущие по всему фронту, мы рассеиваем нашим авторитетным и убедительным словом"{24}.
А вот что писала делегация 532-го полка 10-й пехотной дивизии: "Убедились воочию, что вся травля, пущенная в ход врагами пролетариата, основана на лжи и клевете"{25}. Делегация 2-й артбригады отмечала: "Если и бывали задержки, то только по вине администрации завода, которая ведет втайне саботаж и старается натравить солдат на рабочих"{26}.
Делегаты увозили на фронт в свои гарнизоны не только уверенность в том, что на Путиловском и других заводах рабочие честно трудятся, но и сомнения в необходимости продолжения войны.
В заводских комитетах (заботилась об этом и паша группа) делегатов снабжали большевистской литературой, пачками "Правды", листовками. Фронтовики (с некоторыми из них я впоследствии встречался) уезжали с твердым убеждением: буржуазии верить нельзя, надо прислушиваться к голосу рабочих, большевиков.
Так потерпела неудачу попытка буржуазии (одна из первых, но отнюдь не последняя) посеять распри между рабочим классом и армией. Нет худа без добра. Как говорят немцы, из каждого свинства можно выкроить кусочек ветчины.
"Ветчина" на этот раз оказалась весьма весомой Связи рабочих с армией стали еще крепче. В Петрограде родилась новая форма солдатско-рабочего братства: полки гарнизона самочинно (теперь бы мы это назвали шефством) прикреплялись к заводам. Так, Выборгская сторона побраталась с 1-м пулеметным полком, обувная фабрика "Скороход" - с волынцами, наш Измайловский полк и Павловский - с Путиловским заводом. Рабочие и солдаты в знак единения обменивались знаменами. Под этими боевыми стягами революционной дружбы путиловцы, измайловцы и павловцы не раз выступали вместе, плечом к плечу, против контрреволюции.
"И друг наш - молот..." Дом на Новосивковской, 23. Ответственный организатор (С. В. Косиор). Исторический бильярд. Первое письмо Ленина. Главная гарантия. Без пропусков. Нашего полку прибывает. Ошибочная позиция. Скорее бы приехал Ильич...
Я готовил пулеметчиков в районной дружине и на заводах - Путиловском и "Тильмансе". 21 марта занимался с дружинниками. Ребята накануне нашли отличное место для занятий: за пушечными мастерскими, в лесу. И "пулеметным классом" стала живописная полянка. Пулемет я знал хорошо: "максима" мог разобрать и собрать с завязанными глазами. На полигоне на черных квадратах мишеней выбивал почти идеальные круги. Всему этому учил - и небезуспешно дружинников-красногвардейцев. Среди путиловцев самым прилежным учеником оказался Петя Шмаков. Кое в чем он превзошел своего учителя, оставляя на мишенях "автографы" в виде любой геометрической фигуры, а по особому заказу, так сказать, на бис - наши инициалы. Впрочем, старались все, выполняя мои приказы, наставления. Многие по возрасту годились мне в отцы, но величали меня "товарищ Васильев".
...Однажды возвращались мы домой с песней. Очень полюбилась нам в те дни популярнейшая после Февраля песня "Мы - кузнецы, и дух наш молод". Молотобоец Шмаков переиначил слова на свой лад:
Мы - кузнецы, и друг наш - молот.
Куем мы счастия ключи,
Вздымайся выше, наш тяжкий молот,
В стальную грудь сильней стучи...
Мы подхватывали:
...стучи, стучи!
Все выше взлетала песня - боевая, полная молодого задора и веры:
И после каждого удара
Редеет мгла, слабеет гнет,
И по полям земного шара
Народ измученный встает, встает, встает!
Ребята разошлись по домам, а я - в райком. Вот и знакомое здание. Небольшой одноэтажный домик с крылечком, с двумя окнами, выходящими на улицу. Как всегда, полон людей. Двери - настежь. Не закрываются ни днем ни ночью. Дом на Новосивковской - бывший трактир - стал своего рода политическим клубом Нарвской заставы. Приходили сюда не только члены партии, боевики-дружинники, но и беспартийные рабочие, сочувствующие большевикам, старики и молодежь, мужчины и женщины. Забегали сюда и ребятишки. Голодные, в рваной обувке, в залатанных пиджаках с отцовского плеча или в маминых кофтах, но веселые, задорные, смелые до отчаяния, готовые по первой просьбе отправиться в люобой конец района, города с поручением или запиской.
Собирались обычно в самой большой комнате. Все ее убранство - бильярд (он достался райкому в наследство от трактира) да несколько колченогих стульев и простых неструганых скамеек вдоль стен. Как не похоже это на картины, которые можно было наблюдать здесь совсем недавно.
Где раньше звучали пьяные песни, похабщина, где в хмельном угаре обида, подогретая вином, нередко приводила к кровавым дракам, теперь царили трезвость, строжайшая дисциплина.
Кроме большой комнаты (зала) были еще две боковушки. В одной сидел секретарь-казначей. В другой принимал посетителей, беседовал с представителями заводских и военных большевистских организаций секретарь райкома, как тогда говорили, ответственный организатор района. В руководящую тройку райкома входил еще и член бюро.
Первым легальным секретарем Нарвского (Нарвско-Петергофского) райкома был Э. И. Петерсон (И. Гайслис). Старый член партии, опытный подпольщик, политкаторжанин, он недолго задержался у нас. Вскоре он был отозван на другую работу. В конце апреля секретарем избрали С. В. Косиора.
В недалеком будущем крупный партийный и государственный деятель, секретарь ЦК ВКП(б) (1925-1928 годы), первый секретарь ЦК КП(б)У (1928-1938 годы), Станислав Викентьевич Косиор уже в предоктябрьский период проявил себя как незаурядный политический руководитель. В нашем районе его ценили за твердость характера, четкость, обязательность (пообещает - сделает, даст задание - проверит), принципиальность. А тот, кто сталкивался с ним непосредственно, не мог не полюбить этого задушевного, чуткого человека. Подкупали его искренность, простота, скромность. А было ему тогда 28 лет. К слову, таким примерно был средний возраст многих партийных руководителей районных и городских комитетов, секретариата и членов ЦК.
Двадцать восемь лет. За ними была большая, полная опасности, невзгод жизнь революционера, большевика, работа в подполье, многочисленные аресты, тюрьмы, ссылка.
В 20-е годы С. В. Косиор, работая секретарем ЦК ВКП(б), бывал у нас - в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Он узнал меня. Стал расспрашивать о наших общих знакомых по Нарвской заставе. Несколько раз я заходил к нему в ЦК по делам Объединенного партбюро четырех академий и всегда получал исчерпывающие, конкретные ответы, а если совет - то дельный, очень помогающий мне в моей секретарской работе. Должен сказать, что годы после Октября мало отразились на его внешности. Казалось, время совсем не властно над Косиором. Наголо бритая голова, небольшого роста, плотный, он был очень живым, подвижным и в то же время предельно внимательным. Вглядываясь своими серыми глазами в собеседника, он как бы весь превращался в слух, умением выслушать человека несколько напоминал Ильича. А как заразительно, вкусно смеялся, любил хорошую шутку, розыгрыш. Носил косоворотку, в зной и холод часто ходил без фуражки. Я часто видел Косиора на Путиловском заводе, на "Треугольнике", слушал его выступления. Бросалось в глаза, с какой теплотой и сердечностью принимали его рабочие. Сам пролетарий, он знал рабочую жизнь не по книгам и со слов других, а по собственному опыту, умел входить в каждую деталь, в каждую мелочь, волновавшую человека труда, заводской коллектив. Застать секретаря в его рабочей комнате-клетушке было довольно трудно. Косиор считал, что в канун решительных схваток руководитель должен быть в самой гуще масс, знать их настроения, колебания, тревоги.
Как-то мы с Тимофеем Барановским зашли в райком на рассвете и застали секретаря спящим на... бильярдном столе. Под головой, вместо подушки - пачка газет, вместо одеяла - пальто. Дядя Тимофей приложил палец к губам. Мы на цыпочках вышли на крыльцо.
