Вестуэй вернется на базу в лучшем случае часа через полтора. Пока это он доложит лейтенанту, пока тот тщательно обдумает текст радиограммы на Лусон, пока эти сведения станут достоянием журналистов, аккредитованных в столице архипелага... По самым скромным подсчетам у них в запасе двенадцать часов чистого времени. Сейчас они монополисты: никто не передаст информацию раньше их.

Они не разговаривали друг с другом. Сидели в разных углах, курили. Каждый воспринял сногсшибательное известие по-своему. Браун был необычайно сосредоточен. Сгорбившись на диванчике, упершись руками в колени в классической позе лихих шерифов из вестернов, он до сих пор старался что-то понять, и по лицу его то и дело пробегало облако недоумения. Бедворт, напротив, свободно развалился в кресле и, казалось, ни о чем не думал. Лишь губы его время от времени кривила скептическая усмешка. Так прошло полчаса.

Внезапно дверь операционной распахнулась, и Хантер - взъерошенный, растерянный, злой, с вытаращенными глазами и мокрым лбом вывалился в приемный покой. Не говоря ни слова, он рванул дверцу холодильника, выхватил из заледенелого нутра бутылку и жадно припал к горлышку. Опытным глазом Браун определил, что это был основательный, профессиональный глоток.

- Чтоб мне никогда больше не увидеть Аризоны, если кто-либо еще сталкивался с чем-то подобным! - выругался Веселый док и снова припал к бутылке. Журналисты мгновенно очутились возле него. Оторвавшись вторично от горлышка, Хантер дико глянул на них, недоумевая, что это за типы и как они очутились здесь, и, вспомнив, злорадно ухмыльнулся.

- Держу пари, ребята, на ящик виски против спичечного коробка, что вы не осмелитесь написать о том, что я вам сейчас покажу. Иначе ваши боссы решат, что вы растворили в спирте последние мозги, которых у журналистов и так ограниченное количество.

- Слишком много слов тратите, док, - спокойно отпарировал Браун. - А слова - это ценность, эквивалентная свободно конвертируемой валюте. Хотите, я скажу, чем вы собираетесь нас поразить?

И Хантер и Бедворт недоуменно уставились на него.

- Булыжник, проткнувший этого человека, стал частью его организма, - невозмутимо продолжал Браун.

Не прислонись Хантер заранее к холодильнику, он бы упал.

- С ума сойти, верно! Камень не только врос в тело, он начал пронизываться кровеносными сосудами. Это как раковая опухоль. Только не поймешь, кто же тут играет роль онкогена, кто кого растворяет. Но как вы догадались, мистер?

Вопрос повис в воздухе: журналисты были уже в операционной, где у стола застыл полностью потерявший способность двигаться и говорить фельдшер. И на их глазах случилось невероятное.

В обнажающем свете бестеневой лампы на белой простыне резко выделялось смуглое, худое тело с выступающими ребрами. Маска была снята, но больной еще не пришел в сознание, хотя толстые, почти без ресниц веки изредка трепетали, словно силились раскрыться. Но журналисты не смотрели на его лицо. Их глаза были прикованы к левому боку раненого, где между четвертым и пятым ребром наливался синевой и пульсировал огромный нарыв. Казалось, он вот-вот лопнет... Бедворт даже отступил на шаг, загородившись объемистым баллоном аппарата "искусственное легкое". Но нарыв не лопнул. Вдруг пульсация прекратилась, и сине-багровый желвак за несколько минут ушел внутрь, будто растворился в теле. А еще через минуту Таникава раскрыл глаза и медленно, неуверенно встал на ноги.

- Век не видать мне родной Аризоны! - как-то безнадежно ахнул Хантер и сделал очередной внушительный глоток.

Наступило молчание, тем более тягостное, что никто из них не решался заговорить, хотя каждого буквально распирало от вопросов. Бедворт был на грани истерики. Хантер сник и непрестанно проводил по лицу трясущейся рукой, будто сомневался: он ли это? Браун ушел в себя - казалось, он сопоставлял то, что видит, с теми воспоминаниями, которые наконец-то сумел вызвать из глубины памяти.

...Дверь распахнулась, и в операционную ворвался Вестуэй - в берете, надвинутом на самые глаза, в грязяом комбинезоне, с автоматом на боку и сигаретой, зажатой в уголке рта. На фоне ослепительной хирургической белизны он резал глаз, как корявый замшелый пень среди скульптур музея изящных искусств. Хантер никак не отреагировал на такое вопиющее нарушение правил.

- Кажется, успел вовремя, - заявил бравый сержант, оглядывая всех твердыми прищуренными глазами и мгновенно оценивая обстановку. - Недаром пилот всю дорогу гнал, на форсаже. Вы молодец, док, быстро поставил его на копыта. Ну, приятель, давай в кутузку. Теперь твое место за решеткой, как у макаки в зоопарке.

Последние слова, относились к Таникаве. Он покорно шагнул вперед. Подмигнув присутствующим, Вестуэй ткнул дулом автомата в спину арестованного, и дверь за ними закрылась.

В ту же ночь, которая, кажется, никак не хотела кончаться, в маленьком номере военной гостиницы между журналистами происходил серьезный разговор.

- Нас поднимут на смех, - сказал Бедворт после долгого молчания.

Они полулежали в удобных раскладных креслах, разделенные низким столиком. На его полированной, поверхности матово поблескивала почти полная бутылка и два бокала. Каждый отпивал виски, маленькими глоточками - не по желанию, а чтобы продлить паузы в разговоре. Ситуация была из тех, что требовали ясной головы и полного напряжения сил.

- Мы потеряем репутацию, - опять сказал Бедворт.

- Вполне возможно, - отозвался Браун, делая символический глоток и попыхивая трубкой. - И тем не менее мы обязаны написать все, что видели.

- Но почему мы должны выкладывать все сразу? Что нам мешает ограничиться информацией о поимки последнего диверсанта? А потом, когда сюда сбегутся ребята из других контор, мы первыми дадим остальные подробности. Но тогда их повторят все.

Они попали в ту не столь уж редкую ситуацию, которая на журналистском сленге называется групповым капканом. Когда несколько репортеров натыкаются на один и тот же факт, они вынуждены сообщать о нем одинаково. В противном случае считается, что тот, кто пропустил какие-либо подробности, сделал работу некачественно. Это уже забота редакции, как она препарирует твое сообщение в своих интересах. Но Бедворта передергивало нри одной мысли о том, какой хохот поднимется в агентстве, когда там прочитают его репортаж из операционной. О филиппинской хирургии-то уже говорят с усмешкой, а уж о булыжнике, растворяющемся в теле... И он напрочь забыл о предыдущем споре с коллегой сутки назад, не думал о том, что их роли так разительно переменились. Просто сейчас были другие обстоятельства.