- Треп! - помолчав, сказал Майкл. - Обычный интеллигентский треп! Томас Мор с Кампанеллой.
- Томас Мор за свой треп на эшафот пошел.
- И еще миллионы, - добавил Васька, - потому что этому трепу поверили.
- Да ты не сможешь без красок, - сказал Майкл. - А ты - без гитары, а он - без рояля. На то они вас и поймали. Борька вон кулаками махал - и его упекли. А вас иль меня - пальцем не тронут.
- Потому что - бездари! - процедил Лешка. - Продались потому что. Ведь талант - это позиция, точка опоры. Встал - и трава не расти, а места своего не уступишь. Просто чувствуешь силу, и знаешь, что прав.
- А тебя с твоей силой - в траншею.
- Черт с ними!
- И руки там как Генка угробишь.
- Значит, без рук обойдемся!
- А "Зимь" все равно не трожь! - решил положить конец спору Васька. Мало, что ты ее рисовал? Теперь она - наша. И клетка из тебя ее выдавила, или потому что ты эту клетку на три буквы послал, или силу почувствовал мне на это плевать. Она - есть. И с ней как-то легче. А все остальное, Васька ус покрутил, - горилочкой спрыснем.
- Верно, - поправил бинт Майкл. - Время идет - а мы лясы точим.
Из каморки Васька вышел последним. На Лешку косился. И стало даже как-то смешно: ведь фанеры кусок, три краски наляпал - а живет, и даже условия какие-то ставит. Так не смотри! Руками не трогай! Да кто тут кого, в конце концов,
создал?
В клубе было темно, только на сцене горела лампа и красный светильник над входом. Васька плотно задвинул занавес.
- Кабинет в "Гранд Отеле", - сказал он. Потом подошел к пожарной бочке с песком, что стояла в углу за кулисой. - Фокусы показывать буду. - Разгреб песок и вытащил "Рислинг" с "Шампанским".
Парни захлопали.
А Васька еще покопался...
- Эта - борькина. Спрячь, - сказал Генка. - Пусть хозяина подождет.
- Ой-ли дождется?
- Спрячь, - поддержал Лешка.
Васька перекинул четвертинку из ладони в ладонь:
- Такой товар будет киснуть! - но все же зарыл.
- А девочек сделаешь? - спросил Майкл.
- Можно и девочек, - Васька пощелкал пальцами, но по-том скорчил мину, дескать, волшебство все рассеялось. - Факир был трезв - и фокус не удался.
- Тогда за тобой, когда накеряешься.
Загремели табуретками, стали садиться.
- А горилка уж тут как тут, - Васька нагнулся и вытащил из-под трибуны графин для докладчиков.
- Сначала "Шампанское", - сказал Майкл. - Бокалов вот только не вижу.
- Бакара! - сдвинул кружки Васька.
Грохнула пробка, полетели белые хлопья.
- Надо было в снег положить.
- Тогда бы не стрельнула.
- Только сразу хочу ознакомить с Уставом нашего заведения, - поднял кружку Васька. - В нашем "Гранд Отеле" имеется пожарная дверь, на случай полундры. Так она не закрыта. Замок для виду болтается. А пломбу, ежели что, я утром другую навешу. Потому, уважаемые гости, при слове "атас" дружно, без паники, туда нс.с пропаливаем.
- И куда ж попадем?
- Прямо к девочкам, на "Бабью слободку".
- А в часть как вернемся?
- Через забор перелезешь.
- Кто-то и перелезет.
- Там дыра есть, - сказал Васька. - Метров двадцать за клубом. Чуть поднажмешь - и досточка отступает.
- А с Мешковым-то говорил?
- Еще как! С полной флягой ушел. Но неспокойно нынче в Датском королевстве. Да и вообще, будьте бдительны!
- Вещь! - утер губы Генка. - Тысячу лет "Шампанского" не пил.
- А говорили - не надо.
- И за что же мы пьем? - растягивал удовольствие Майкл. - Не за этот же праздник?
- Нет, - сказал Генка. - За праздники вообще пить глупо. Потому что они не повод, а следствие. У Кортасара, кажется, было: "Любой юбилей - это врата, распахнутые для человеческой глупости". А поскольку глупость на Руси есть питие, то вот, значит, и додурачились.
- Предлагаю, без философии, - перебил Васька. - А то анекдот пропадает. Адам рассказал.
- Валяй. Только по-новой плесни.
На этот раз разлили горилку.
- Строит, значит, старшина роту. Смотрите, говорит, учу как гвоздь забивать. Втыкает этот гвоздь в забор, разбегается и трах головой. Гвоздь ни с места. Он опять. То же самое. Что за хреновина, говорит. Разбегается уже от самого штаба - трах-тарарах! - только искры посыпались. А гвоздь как стоял - лишь погнулся немного. Тогда старшина на забор, посмотрел, что с той стороны делается, и быстренько вниз. Пардона, говорит, прошу. Занятия отменяются. С той стороны замполит прислонился.
- Ха-ха-ха!
- Хо-хо-хо!
Лешка сам не заметил, как начал оттаивать. В голове чуть-чуть закружилось. И силы какие-то непонятные пробуждаться стали: что вот сделать чего-то, или слово сказать?... Да что он, действительно, на "Зимь"-то взъелся? Ну, Борька попался. В холодной сидит... Только "Зимь"-то в чем виновата? Даже подумал, прикончат еще по стопарику - и пойдет на нее поглядит. Как бы, вот, мировая. Какой леший ссориться?...
- Ну и как же горилочка? - уже красный как помидор, крутил усы Васька.
- "Шанель" номер восемь!
- Резиной вот только пованивает.
- А ты кальмаром зажуй. В момент перекроет.
- И кто же такую падаль купил?
- Дурачье. Деликатесов не нюхали. Во Франции, говорят, буржуи по бедности лягушек уписывают. А им с наших тихоокеанских широт пролетарских кальмарчиков!...
Появилась гитара, рассыпала бисер аккордов.
- Я бы вам на пианино сбацал, - сказал Васька. - Да боюсь, громко выйдет. Давай-ка, Ген, что-нибудь тихое.
Генка согнулся над гитарой, повертел колок:
Когда души уходят из вещей
И крысами с тонущего корабля
Бросаются в пустоту окон
Приходит одиночество.
- Это что, песня? - поежился Майкл.
- Нет. Эпиграф.
И генкины пальцы поплыли по струнам, медленно, засиживаясь на ладах, а потом вдруг спохватываясь и прыгая через медные планки. И от этого их опаздывания, желания наверстать ускользнувшее, обмотка на струнах попискивала, добавляя в музыку что-то свое, недосказанное:
Предвидя жизни торжество,
Предчувствуя ее дыханье,
Смех, восхищенье, ликованье,
Какими славит естество
Рождение себя в себе,
Я плод сгубил,
Что вызрел болью,
Бессонницей в трудах ночных...
Я искупил свое страданье,
Себя в себе я утаил,
И, с жизнью избежав свиданья,
Ее - собою заменил.
- Дай-ка гитару, - сказал Васька. - Лучше уж я! - и ахнул по струнам, так что каждый закуток в клубе откликнулся. - Может, и дурацкий у нас праздник, да другого не дадено.
