Без четверти четыре. Элен принесла еду. С нею пришла и Мари-Жанна.
Она впервые попала на фабрику. На ней был бледно-голубой, почти прозрачный плащ по теперешней моде, и туфли на высоких каблуках. Она шла по цеху напряженной походкой, презрительно надув губы. Мари-Жанна заранее ненавидела фабрику. Вот именно такой она себе ее и представляла: лампы холодного дневного света, вытянувшиеся, как огромные звери, прессы, медленно раскрывающиеся и закрывающиеся формы, которым ничего не стоит, она это знала, раздробить руку человеку.
Все взгляды были устремлены на нее.
Элен чувствовала себя гораздо непринужденнее. Целыми днями она работала на токарном станке в отцовской мастерской, часто приходила на "Пластоформу" за оправами для очков, которые Бюзары шлифовали, и большинство рабочих были с ней на "ты". Элен была помолвлена со слесарем-инструментальщиком из механического цеха.
- Как мило, что ты пришла, - обрадовался Мари-Жанне Бюзар. - Мы уже кончаем. Видишь, я был прав...
Об их свадьбе было объявлено. Она была назначена на следующее воскресенье, а в понедельник они уже будут в снэк-баре. Все, о чем мечтал Бюзар, почти сбылось, но он не испытывал никакой радости и сам не мог понять, почему это так.
- Знаешь, я чувствую себя, как в кино, - сказал он. - Видимо, я очень переутомился...
Гладкое, как всегда, лицо Мари-Жанны оставалось непроницаемым.
Бюзар съел плитку шоколада. Элен уговаривала его съесть еще бутерброд.
- Нет, не могу, не лезет, - отказался Бернар.
Начиналась его смена. Брессанец ушел в кладовку, и Элен понесла ему туда еду. Бюзар встал к прессу. Мари-Жанна молча стояла рядом с ним.
Бюзар быстро взмок. Он снял свою рабочую куртку и продолжал работать в майке, хотя в цеху вовсе не было так жарко. Мари-Жанне было в самый раз в плаще и шерстяном жакете. Этот цех самый новый на фабрике, и вентиляция здесь вполне приличная.
Бюзар потел все сильнее. Капли пота стекали у него со скул, падали в ямку над ключицей и медленно сползали под майку, которая их впитывала.
- Я сейчас вернусь, - проговорила Мари-Жанна.
Она вышла из цеха. Теперь походка у нее была решительная, и вернулась она почти мгновенно с флакончиком одеколона, который купила в ближайшей парикмахерской, на углу авеню Жана Жореса.
Бюзар поднял решетку, вынул игрушку...
Мари-Жанна смочила одеколоном свой батистовый вышитый платочек.
Бюзар отсек "морковку".
Мари-Жанна нежно вытерла платком пот с его лба.
- Продолжай, - говорила она. - Продолжай.
Она протерла ему виски.
Бюзар разъединил сдвоенные кареты и сбросил их в ящик. Зажегся красный глазок. Но Бюзар не поднял решетки. Форма не раскрылась. Пресс остановился.
Бюзар положил руки на плечи Мари-Жанны. Она продолжала тереть ему виски. Впервые она была с ним так ласкова.
- Бедный мой мальчик, - сказала она и прижалась к мокрому лицу Бюзара своим выпуклым лбом, гладким, как отполированное до зеркального блеска дерево дорогой мебели.
В глубине цеха кто-то свистнул. Другой рабочий издал губами звук поцелуя. Бюзар убрал руки с плеч Мари-Жанны. Он поднял решетку, вынул игрушку...
Мари-Жанна сунула флакон одеколона и платочек в карман Бюзара.
- До завтра, - сказала она. - В восемь часов я приду за тобой.
В это время Элен вернулась из кладовки, куда она относила еду брессанцу, и обе девушки вместе вышли с фабрики.
Они шли по авеню Жана Жореса. Мари-Жанна молчала. Она вспомнила потные плечи Бюзара и почувствовала себя гораздо более взволнованной, чем когда он лежал рядом с ней. Отныне вытирать ему пот - ее обязанность.
Она взяла Элен под руку и в порыве откровенности сна" зала:
- Я счастлива.
Элен удивилась: она привыкла к потрясающему самообладанию Мари-Жанны. Она неловко похлопала ее по руке.
- Конечно, конечно, красавица моя, милая...
В восемь часов вечера брессанец пришел сменить Бюзара. Он изо всех сил хлопнул ладонью по цилиндру.
- Холера! - сказал он машине.
Он ударил второй раз с силой, способной свалить быка, но чугун оказался крепче и даже не дрогнул.
- Холера, - повторил крестьянин. - Завтра в этот час я начну свою последнюю вахту.
Бюзара поразило поведение товарища. Ему еще не приходило в голову возненавидеть машину.
И опять, как в прошлый раз, ему не удалось заснуть. Провертевшись с час на мешках, он отправился бродить по фабрике. Ночью работают только прессовщики. В сборочном цехе на столах лежали недоделанные игрушки так, как оставили их работницы, когда раздался гудок, извещавший о конце рабочего дня.
На одном из столов, перед пустыми стульями, тянулась шеренга вертолетов. Только на последнем были прикреплены все лопасти. Сколько стульев, столько операций, сколько работниц, столько стульев. Бюзар подумал о том, как тоскливо, должно быть, целый день прикреплять одну и ту же лопасть к одной и той же оси, и как он был прав, пойдя на все, чтобы сбежать из этого города, где все, казалось, находят разумными столь бессмысленные занятия.
Перед соседним столом стояло два стула. Здесь собирали розовых пупсов, требовавших всего две операции; наклейка голубых глаз и сборка корпуса из двух половинок. Пупс-негр собирался в три приема, так как красные губы отливались отдельно.
Бюзар наткнулся на стол со своими каретами, вдоль которых тянулся длинный ряд стульев: четверка составлялась из отдельных лошадей и подвижного дышла. Коней украшали султанами. Белого цвета. Бюзар впервые увидел свою работу законченной.
В одиннадцать часов он вернулся к брессанцу.
- Все равно я не могу заснуть... давай я тебя заменю сейчас, а в три часа разбужу и заскочу домой.
Он спокойно принялся за работу. У него не выходило из головы: "Мне осталось всего две смены, если не считать этой... а после этой у меня будет пять часов отдыха, вместо четырех".
В двенадцать часов пришли рабочие первой воскресной смены и внесли некоторое оживление. Несколько человек похлопали Бюзара по плечу.
- Ну, последний день дотягиваешь, счастливчик.
Один парень сказал ему:
- Распогодилось. В восемь утра я пойду на рыбалку. Буду удить голавля на живца. В ноябре голавли жаждут только крови.
