Неожиданно Бюзар уронил голову на скрещенные руки. Он уснул.
Было четыре часа утра. Серебряная Нога давным-давно опустил железные шторы.
- Бюзару нужно сменить брессанца в восемь часов, - заметил я.
- Ты уложишь его? - попросила Жюльетта Серебряную Ногу.
- Если хочет, может лечь на диванчик.
- А ты его разбудишь?
- Ему волей-неволей придется проснуться. В шесть придет уборщица и начнет уборку.
Мы вдвоем с Жюльеттой перенесли Бюзара на диванчик.
- Дай одеяло, - обратилась Жюльетта к Серебряной Ноге.
- Ты чего распоряжаешься?
- Живей!
Жюльетта укрыла Бюзара и заботливо подоткнула край одеяла. Поцеловала его в лоб.
- Я бы так тебя любила, - сказала она.
Она вышла, нагнувшись, чтобы пройти под приспущенной железной шторой, и вскоре до нас донеслось рычание ее мотороллера.
- Выпьем по последней, - предложил я Серебряной Ноге. - До чего же она хороша!
7
Пятого ноября в полдень фабрику "Пластоформа" закрыли на два дня, чтобы за это время оборудовать на прессах новую систему охлаждения.
Вместо воды, циркулирующей в стенках формы, теперь будут применять какой-то химический состав. Но прежде необходимо было модифицировать змеевики, чтобы кислота не могла разъесть металл. Время охлаждения пластмассы сократится на две трети.
Бюзар немедленно подсчитал, как отразится усовершенствование машины на его работе.
Теперь в его распоряжении будет всего десять секунд вместо тридцати на то, чтобы отсечь "морковку", разъединить сдвоенные кареты и сбросить их в ящик. Красный глазок загорится как раз в тот момент, когда он закончит эти три операции. Итак, рабочие лишились передышки.
Теперь Бюзар будет выпускать по одной карете-катафалку каждые двадцать секунд, по три в минуту, сто восемьдесят в час, две тысячи сто шестьдесят в день, следовательно, за те тринадцать дней, которые ему осталось провести у пресса, чтобы заработать свои триста двадцать пять тысяч франков, он отольет двадцать восемь тысяч восемьдесят катафалков вместо четырнадцати тысяч сорока. Но что это ему даст?
Каждый рабочий производил такие же вычисления. Люди, собираясь вместе, обсуждали нововведение. Несмотря на приказ прекратить работу, все разошлись только в час дня.
Во избежание недовольства дирекция одновременно объявила о прибавке зарплаты на десять франков в час.
Бюзар подсчитал, что он будет зарабатывать две тысячи четыреста сорок франков в сутки вместо двух тысяч сорока, значит, его пребывание на фабрике сократится на один день и три часа. Но так как двое суток вынужденного простоя оплачивались по старой расценке, без надбавки за ночную работу, то для него в конечном счете ничего не изменится. Он закончит свое подвижничество, как и предполагал, в воскресенье, 18 ноября, в двадцать часов, а брессанец в полночь.
Юноши вместе пошли обедать к родителям Бюзара.
- Лично я, - сказал отец Бюзара, - не знаю, что покупатели находят в каретах старика Мореля. Почему они их все заказывают и заказывают, не пойму.
- Будь то серна, эдельвейс или карета - все одна мура, - сказал Бернар.
- У меня каждый эдельвейс не похож на другой, - запротестовал отец.
- Нынешний покупатель ничего не смыслит в качестве, - заметила мать.
- И я делаю всего несколько сотен эдельвейсов в год, - продолжал отец.
- А мне все же интересно, почему старик Морель так упорно отливает кареты? - вмешалась Элен Бюзар. - Современный покупатель предпочитает автомобили.
- Я же тебе объяснил, он выпускает кареты потому, что американцы ему продали по дешевке форму для литья катафалков, - сказал Бернар.
- Это не довод... - возразила Элен. - Я веду дела нашей мастерской и изучила потребности покупателя. Я не берусь продать и три сотни карет в год.
- А катафалки? - спросил брессанец.
Элен пожала плечами.
- На катафалки во Франции нет спроса, - ответила она.
- Старик Морель сбывает свои катафалки неграм, - сказал Бернар Бюзар. Я узнал это от Поля Мореля.
- Негритята наверняка похожи на наших детей, - вставила Элен. - И я убеждена, что они тоже предпочитают автомобили.
- Все идет в Африку. Больше я ничего не знаю.
- Может быть, они принимают эти кареты за катафалки, - сказала мать. Этих людей тянет на все мрачное.
- В таком случае Морель должен был бы выпускать их черными, проговорила Элен.
- А может быть, у негров траурный цвет красный, - возразила ей мать, раз у них черная кожа. Это было бы вполне разумно.
- Вы несете чушь, - сказал отец. - Просто Морель нашел какой-то фокус, чтобы сбывать неграм свои кареты.
- Да нет же, папа, - возразил Бернар. - Морель продает свои игрушки колониальным торговым конторам, которые покупают у негров все их товары и снабжают их всем, в чем те нуждаются. Неграм ведь тоже нужны игрушки...
- Я именно это и говорю. У них забирают слоновьи рога и взамен всучивают пластмассовые кареты.
- У слона нет рогов, - сказала Элен.
- Забирают каучук.
- Каучук везут из Индокитая, - сказала Элен.
- В Африке он тоже есть, - вмешался брессанец. - Я читал об этом в "Альпийском стрелке".
- Я знаю, что говорю, - продолжал отец. - Бернар стал сообщником фальшивомонетчика. На него следовало бы подать в суд.
- Ты преувеличиваешь, - заступилась мать. - Эти кареты не бог весть что, но все же они стоят каких-то денег.
- Бернар принимает участие в некрасивом деле.
- Черт побери! - взорвался Бернар.
- Будь повежливее с отцом, - остановила его мать.
Бернар встал и прошел к себе в комнату. Брессанец последовал за ним. Они легли рядом на кровать и немедленно заснули. Впервые с середины мая их не угнетала необходимость через три часа возвращаться в цех.
Когда Бюзар проснулся, он увидел, что брессанец сидит перед отцовским шедевром - макетом площади Согласия и переключает светофор при въезде на улицу Руаяль: красный свет, зеленый, желтый и снова красный.
- Твой отец тут кое-что забыл сделать.
- Только не говори ему.
- Тут есть все, даже пожарная машина. Но нигде ни одного велосипедиста.
- Наверное, в Париже мало велосипедистов. Тем более на площади Согласия.
- А мне говорили, что встречаются...
- Ты прав! - воскликнул Бюзар. - Я даже знал одного, приезжал к нам в отпуск. Он развозил газеты.
